Александр Венедиктович Ронжин
родился 17 августа 1954 года в Брянске.
Окончил Московский государственный историко-архивный институт.
С 1976 года работал в архивной отрасли, был начальником отдела Государственного архива Брянской области (работал в том числе над сохранением истории Брянской писательской организации СПР и архивов отдельных брянских писателей).
Автор книг «Третья война» (2003), «До нашей эры» (2005), «Тропою Буривоя» (2006), «Двенадцать месяцев – как вся жизнь» (2007), «Русин из Корсуни» (2008), «Во Владимир и Вщиже» (2013). В соавторстве с Н.А. Мизеровой издал книгу «ООО «Брянский машиностроительный завод»: Культура и быт заводчан в прошлом и настоящем» (2001). Автор многочисленных краеведческих статей, опубликованных в периодической печати и научных сборниках.
Лауреат литературной премии им. Н.А. Мельникова (2015).
Награждён почётными грамотами Федерального архивного агентства, Губернатора Брянской области и Брянской областной Думы.
Член Союза писателей России с 2007 года.
Живёт в Брянске
Произведения Александра Ронжина на сайте проза. ру
У старца Андрея
(отрывок из книги «Русин из Корсуни»)
В Западной Таврии уже несколько десятилетий стоял прочный мир, плодами которого пользовался, в первую очередь, простой люд. Горные готы поставляли в неприступный Херсонес (называемый византийцами Херсоном) дерево для строительства домов и кораблей, мясо и шкуры убитых диких лесных животных, меняя свой товар на изделия городских гончаров, кузнецов и ювелиров; хазары везли сюда тюки шерсти, моряки Сюмболон-лимне — дары прибрежных вод южной Таврии.
Юго-восточной Таврии повезло меньше: Сугдея, например, опираясь на военную мощь Херсона, из-за своей слабой укреплённости постоянно испытывала угрозу нападения готов, а теперь ещё в степях полуострова появились угры-мадьяры…
Эта напряжённость была очень далека от Херсона и его округи, мирной жизни здесь ничто не угрожало. В другом бы месте Идар и Захариас обязательно взяли с собой для безопасности путешествия несколько слуг, но здесь ограничились лишь тёмными суковатыми посохами, да небольшими ножами за поясом. Молодая зелень травы, цветущий кустарник слева и снизу у самого берега бухты, цветочные разноцветные поляны, пение птиц – всё настраивало на весёлый, беззаботный лад, идти было легко, радостно.
— Так бы и прошёл всю землю! – щурясь от прямых лучей низкого солнца, сказал Идар.
— Согласен… Только если долго идти – впереди нас ждет Хазария… А там мы уже были, — заметил Захариас.
— Были, ты прав. Туда не хочу. Эх, перелететь бы эту Хазарию птицей…
— А дальше – что?
— Что будет.
Засмеялся самаритянин:
— Думай о встрече. Пустых слов старец Андрей не любит.
— Не могу, Захар! Как красиво здесь! И дышится легко! У нас весной тоже хорошо пахнет, но не так, здесь по-другому… На берегах Десны в эту пору землёй-кормилицей пахнет, а тут…
Он вдохнул полной грудью:
— Мёдом трав и… морем!
Засмеялись оба. Идар затянул плавную, тихую песню о юной девушке-красавице, идущей на свидание с любимым, которую очень давно слышал от своей матери.
«Оживает душа Идара… Как хорошо!» — думал Захариас и улыбался, прислушиваясь к словам песни.
Дорога пошла вниз, бухта осталась позади. Справа был отвесный склон возвышенности, с которой путники только что спустились. А слева, внизу, приближаясь к дороге, петляла полноводная речка, то там, то здесь показывая свою тёмную воду из-за густого, сплетённого ветвями кустарника.
Вскоре Идар и Захариас оказались у брода через реку. Им пользовались постоянно, о чём свидетельствовала широкая тропинка, ведущая прямо к воде.
— Разуваемся, и – вперёд! – скомандовал Захариас.
…Теперь пришлось пользоваться посохом как щупом, песчаное дно с большими частыми валунами заставляло ногами постоянно искать более надежную опору для тела. Хотя уровень воды поднимался здесь чуть выше колен, однако её напор был такой, что почти валил с ног.
Перейдя речку, путники опять пошли вдоль берега, теперь скалы были слева.
— Уже скоро, — пояснил Захариас. – В этих горах и находятся кельи монастыря. Одна из пещер – жильё Андрея.
…Старца искать не пришлось: он встретил их прямо на тропе, ведущей к монастырю.
Самаритянину был знаком этот угрюмый отшельник. Не впервые видел его орлиный, крючком нос, узкие щелки глаз, едва проглядывающие из-под низко опущенного на лоб капюшона чёрного плаща, впалые щёки, длинную, ставшую совсем седой бороду, крупные руки, крепко держащие такой же, как у них, большой чёрный посох.
— Приветствую тебя, старец Андрей! Я – самаритянин Захариас, что был у тебя в прошлом году, — еврей поклонился монаху. – Со мной…
Старик прервал речь пришедшего быстрым взмахом руки, неожиданно подал записку, сделанную на клочке пергамента, Идару.
Славянин принял её, развернул и, увидя знакомые греческие буквы, прочитал вслух:
— Ты кто?
Поклонился Андрею:
— Приветствую тебя, старец. Желаю здравия на многие годы… Я – словенин Идар, волею судьбы заброшенный в Херсон. Живу в нём с женой и её матерью, Захар – друг мой…
Суровый лик старца посетило лёгкое подобие улыбки.
— Приветствую словенина в скромной нашей обители… И тебя, лентяя, приветствую. Ну что ж, идёмте, присядем вон на том небольшом валуне, там удобно…
Идар удивленно взглянул на Захариаса. Почему его так встретил монах?
Самаритянин смутился, низко опустил голову.
Втроем они подошли к крупному камню-известняку, первым присел старец, жестом попросил пришедших присоединиться к нему.
— Говорите, зачем пришли, — тихо пробормотал Андрей, чертя посохом на земле какие-то знаки.
Захариас начал первым:
— У Идара недавно погиб брат, сейчас, приняв христианство, он находится на распутье: не знает, где дальше жить, что делать, чем заниматься.
Монах прервал его:
— У словенина есть язык, пусть сам говорит.
И вопросительно взглянул на Идара.
Тот от неожиданно сухого приёма, что оказал им мрачный чёрный монах в этот солнечный весенний день, слегка закашлялся, потом молвил:
— Дело осталось одно у моего брата… Не успел даже начать его… Погиб в бою. Хотел он словенской речью Евангелие написать… Может, мне попробовать?
— Евангелие и Псалтырь, — почему-то сказал, словно задумавшись о чем-то, старец.
Помолчав, добавил:
— Уже пишут некоторые словене слова свои греческими знаками… Слышал о том.
Помолчав опять немного, наклонился низко, поднял с земли небольшой камешек, протянул Идару:
— Возьми.
Идар взял, повертел его в руках, осматривая со всех сторон, подумал: «Чудит старик. Может, ум покинул его?»
— Ты думаешь, это камень? А я этим питаюсь. Веришь ли мне? – спросил Андрей.
Идар отрицательно покачал головою:
— Нет, не верю.
— Почему?
— Камни только куры глотают… И то совсем маленькие… Человек камни не ест.
— Чем докажешь мне, что это камень? – не унимался старик.
— Да что ж у меня, глаз нет? Я же вижу: он твёрдый, не вкусный, это ни мясо птицы, ни капуста, ни морковь. Это не едят!
— «Твердый, не вкусный», — повторил Андрей. И, словно издеваясь над пришедшими, спросил:
— А запах у него есть? Он пахнет чем-нибудь?
Идар невольно приблизил камень к носу:
— Ничем он не пахнет! Нет у него запаха! Немного – запах пыли есть.
Андрей застучал посохом по земле, стирая только что нарисованные знаки, заговорил глухо, словно для себя, а не для путников, пришедших к нему:
— Два лентяя у меня сегодня… Ишь ты, словенин знает, что камни не едят…
Затем громче:
— А если знаешь слова греческие, на письме изложенные, если сам читать умеешь Священное Писание, почему не можешь на своём языке изложить его? Лень?
Идар удивился такому ходу мысли старца. Возразил:
— Почему – «лень»? Я не уверен – получится ли у меня…
— А ты пробовал? Ты уже начал своё дело, чтобы сомневаться? Напиши, покажи мудрецам великим, если сам не сможешь оценить свою работу… А то, не начавши дело, уже сомневаешься… Так только лентяи поступают… Вот друг твой – лентяй. Приходил ко мне год назад, книги взял… Изложил ли на своём самаритянском языке, как ты сам этого хотел?
— Некогда мне, извини, Андрей…
— Нечего мне тебя извинять! Ты мне ничего не должен! А о себе ты подумал, о душе своей? Что Богу скажешь в день последнего суда? Что некогда тебе было, да? Истину, истину искать надо, а не ко мне ходить! Одному некогда, другой сомневается, ещё работу не начав… Лентяи!
Старец в сердцах сплюнул, заводил посохом по земле, искоса взглянул на Идара:
— Понимаю, книги тебе твой друг не даст, они ему самому нужны, может, сподобится когда-нибудь за труд приняться… Обожди немного, сейчас я…
Он поднялся, пошёл к своей пещере.
Друзья сидели молча, обдумывая сказанное старцем.
Скоро он вернулся, держа в руках книги:
— Это от Матфея… Это от Луки… И это… И это… Все четыре. Держи. Не бери пример со своего друга, не тяни, берись за богоугодное дело. Раз есть стремление, есть мечта, обдуманная ещё с братом, — нечего сомневаться…
Идар низко поклонился:
— Благослови, старец, на дело великое…
Андрей перекрестил сначала Идара, потом Захариаса:
— И тебя благословляю… Хоть и лентяй ты великий, а знаю: создашь и ты свой перевод… Бог примет твой труд. Ну, есть ещё что ко мне?
— Вечно будем помнить тебя за дар чудесный – книги сии… — вновь поклонился монаху Идар.
— Не дар то… Я лишь подсказываю вам путь к истинной цели. Следовать ли этим путём – решайте сами. Ступайте. Дни нашей жизни отмерены Всевышним, даже один прожитый впустую – грех великий… А я не советчик вам в вашем деле. Ни словенского, ни самаритянского языка не знаю… Ну, что ещё?
Захариас и Идар кланялись, но не уходили. Именно поэтому задал свой вопрос Андрей. Идар, смущаясь, произнес:
— Прости за глупый вопрос… Слух о тебе идёт, что можешь лечить людей от болезней разных… Снимать порчу с людей… Наверно, наложила проклятие на мою жену ведьма из родного её села: не может никак ребенка зачать…
— Что?! – удивлённо откинулся назад монах, капюшон упал ему на плечи, гости увидели его седую, с сильными залысинами, голову.
— О чём думаете?! Я им о Священном Писании толкую, а они мне? Нехристи! Вон отсюда! Нет никакого проклятия, недоумки! А я вот вас!
И огрел бы старец гостей своим сучковатым посохом, если бы те не поспешили прочь от входа в пещеру Андрея, от него самого, потрясающего чёрной ветвью, как дубиной.
…Брод через речку переходили молча. Лишь поднявшись на возвышенность, и вновь увидев морской залив, начали задавать друг другу вопросы. Идар:
— Ты что-то обещал Андрею перевести на свой язык?
— Как ты сейчас, год назад я спрашивал его, нужно ли делать ещё один перевод Ветхого и Нового Завета, если вижу в нём неточности. Он дал мне древний греческий текст, благословил на труд. Я начал было, а потом хлопоты по устройству ювелирной мастерской отвлекли меня…
— Кто его предупредил, что мы придём сегодня?
— Почему ты думаешь, что он знал о нашем приходе?
— Записка его… Андрей нашу встречу начал с записки, когда мы ему и слова сказать не успели…
— Не знаю, как истолковать это…
Помолчав немного, Захариас, улыбнувшись, сказал:
— Не кручинься. Сказал он: «Нет никакого проклятия…» Помнишь?
— Помню. И добавил: «Недоумки»…
— Ну, это так, для острастки… Надейся на лучшее. Сходите вдвоём с Загоркой в Храм Божий, помолитесь… Книги не тяжелы? От полученной раны ты ещё не совсем оправился, дай мне, я понесу: мы только в середине пути.
Идар нахмурился:
— Мне работать, мне и нести. …В середине, говоришь?
Вздохнул тяжело:
— Прав старец: мы только в самом начале пути…
Знакомство с Константином Философом
(отрывок из книги «Русин из Корсуни»)
— Можно войти?
Тёплый взгляд серых больших глаз, робкая улыбка на узком, бледном лице. Цветная, с золотой и серебряной нитью, длинная туника.
Открыл дверь сам Идар, собравшийся было посетить рыбный рынок.
— Пожалуйте, гости дорогие.
В дверях показались ещё две незнакомые фигуры: высокий худой монах, чем-то очень похожий на первого вошедшего, и…
Когда взгляды Идара и третьего гостя встретились, хозяин дома невольно вздрогнул, ему захотелось перекреститься: показалось, что перед ним стоит сам Бодин, нитранский князь. Тот же чёрный, пронизывающий взгляд, такая же длинная прямая борода… Правда, без седины. И нет морщин на лице. «Может, сын князя?» — подумал Идар.
Последним вошел сосед Захариас. Сразу стал оправдываться:
— Я предлагал гостям послать за тобой, но они решили сами прийти сюда…
Представил хозяина дома:
— Идар, русин-христианин, живёт в Херсонесе давно, у него гончарное и рыболовное дело…
Первый вошедший продолжил знакомство:
— А меня зовут Константином по прозвищу Философ. Послан самим императором в хазарские земли. Со мною мой старший брат Мефодий (монах учтиво поклонился) и ученик Горазд, мораванин.
Молодой «Бодин» быстро кивнул.
Константин засмеялся мягко, виновато улыбаясь:
— Мы так неожиданно зашли сюда, без уговору, без слуг… Еле упросил стратига Никифора, чтобы нас не сопровождала охрана… Большая толпа на улице всегда привлекает внимание… Идар, мы не за рыбой пожаловали и не осматривать кувшины и кружки… Покажи нам переводы свои Евангелия, книги вечной, великой… Мне очень интересно. И моим друзьям тоже… Можно взглянуть?
— А как же… Идёмте наверх. Извините за некоторый беспорядок…
— Беспорядок в вещах всегда сопутствует настоящему умственному труду, тут уж извиняться не надо, — заметил Философ.
И вот впервые его, Идара, работы смотрит кто-то другой, кто лучше разбирается в труде славянского переводчика. Тихо шелестят переворачиваемые Константином страницы книги… Философ сидит, а над ним склонились Мефодий и Горазд. Идар зажёг все светильники, чтобы было хорошо видно. Захариас присел подальше ото всех, в самый тёмный угол комнаты, чтобы не мешать общению великих людей.
Впервые Идар не знал, куда деть свои руки. Стоя возле гостей, бесконечно поправлял пояс рубахи. «Принести вино? Будет ли это уместно? Нужно ли оно им? А яблоки, груши? Ах, зачем, не надо!» — проносились глупые мысли.
Константин задал первый вопрос:
— Евангелие – написано в начале. Но ведь можно перевести на словенский: «Благовестие… Благая весть». Не стал переводить?
— Заглавие отражает суть книги. Суть учения. Выражение сути лучше не переводить… Так я решил.
— Правильно решил, — тихо согласился Философ. – А вот здесь… Ты используешь еврейскую «ш»?
— Да. Этого знака нет в греческом. Как иначе передать славянский звук?
— Верно, что нет… Горазд, в моравской тайнописи этот звук передан таким же знаком?
— Да, — кивнул тот.
Кровь хлынула к лицу Идара, голова закружилась, он зашатался.
Горазд первым заметил странное состояние хозяина дома, помог ему присесть на скамью.
— Тебе плохо? Принести воды? – с тревогой спросил мораванин.
— Не надо… Значит, есть она у вас, словенская письменность?
— Есть.
— И ты её знаешь?
— Да.
Застонал Идар. «Есть! И Бодин наверняка тоже её знал! И не сказал! А я – спрашивал ли? Нет… Нет! А это – кто?» Он уставился на Горазда:
— Ты – не сын ли Бодина?
Тут пришёл черёд удивляться мораванину:
— Откуда знаешь моего отца?
— Мне ли не знать! – с горечью воскликнул Идар. – Да я с братом несколько дней гостил у Моймира, князя вашего, а твой отец неотступно за ним следовал, словно стражник! А однажды долго наедине разговаривал со мной о христианстве, о вере словен и врагов наших…
— Он и со мной разговаривал, — робко из угла подал голос самаритянин.
Пока шёл разговор Горазда с Идаром, Константин молча с интересом наблюдал за обоими. Потом, когда страсти немного улеглись, заметил:
— До моравской земли отсюда больше тысячи верст… До русской тоже не близко. А встретились вы, мораванин и русин, на греческой земле, обсуждая сотворённое здесь великое дело…
Философ вновь стал изучать текст.
— Смотри, смотри, Горазд. Вот тут определённый словенский звук передан сочетанием двух греческих букв… И тут… Что скажешь?
— В нашей письменности есть знаки, соответствующие этим словенским звукам. Не надо придумывать сочетание знаков, — ответил молодой человек.
— На что похоже моравское письмо? – спросил Идар.
— Трудно сказать. Немного напоминает письменность авасгов . Горазд, покажи Идару, — попросил Философ.
Идар положил на стол чистый лист, приготовил чернила. И мораванин стал писать вычурные, с множеством петелек и закорючек, знаки. Напротив некоторых он ставил греческие буквы.
— А этим соответствия в греческом нет. Смотри: вот пишу «ж», вот «ц». А это уже знакомая тебе «ш».
Идар вспомнил знаки, что чертил на песке Людота:
— А волхв из моего отчего града Трубеча писал не так. Но что означают его знаки, не ведаю.
И он начертил их. Самаритянин подошёл, посмотрел, кивнул: всё верно.
— Интересно… Очень интересно… — задумчиво произнес Философ. – Словене тянутся, Мефодий, к письменам, как талантливый скульптор, раз увидевший красивое творение своего соперника, тянется к глине, желая превзойти своим мастерством всё ранее созданное другими.
— Или как медведь, идущий к мёду: и больно, и сложно, да вкусно, — впервые за время встречи улыбнулся Мефодий.
— Неудачное сравнение, — поморщился Константин.
Углубился в чтение.
— Смотри, Горазд… Здесь оставлено на греческом, без перевода… И тут… Как думаешь, Идар, поймут ли люди твоего племени эти слова?
— Эти слова рождают определенные понятия… Им нет соответствия в моём языке, — ответил корсунянин.
— Верно. И всё же, Горазд, над этим надо подумать. Крепко подумать… Может, из двух основ – одно слово…
Через некоторое время, перелистнув несколько страниц, Философ закрыл книгу, погладил её. Взглянул на листок со знаками Горазда.
— Если бы знал давно эти знаки, Идар, какими бы начал труд свой? Этими или всё же греческими? – повернулся к Идару, прямо взглянул на него.
Трудный вопрос. Действительно, какими? Вот лежат знаки, полностью соответствующие славянской речи. А с другой стороны…
— Греческие буквы уже известны во многих словенских землях. Ими пишут князья и воеводы северян, полян, про южных словен и не говорю, на юге греческое письмо хорошо известно… — рассуждал Идар.
— И главное – понятия! Понятия греческие, о чем мы только что говорили, — взволнованно произнёс Философ и стал быстро ходить по комнате. Поглаживая свою не очень пышную русую бороду, попросил:
— Дай дня на два своё Евангелие. Верну обязательно.
— У меня Псалтырь тоже переведена, — показал на вторую книгу Идар.
— И Псалтырь, — добавил учёный.
…Идар и Захариас проводили Философа и его друзей до дома, где те остановились. Прощаясь, Константин попросил самаритянина:
— Зайдите ко мне завтра утром. Надо поговорить.
— Конечно. Буду очень рад! – с готовностью отозвался Захариас.
Едва гости скрылись за дверью гостиного двора, самаритянин повернулся к славянину:
— Ну? Что скажешь?
Идар стоял немного грустный. Откуда возникла эта грусть – он и сам не знал.
— Много всего сразу. Пойду домой, Захар… Надо многое обдумать… Загорке рассказать, с ней посоветоваться…
Самаритянин с опаской взглянул на друга: ведь Загорки давно нет среди живых! Тот понял взгляд, в ответ лишь махнул рукой: мол, не волнуйся, всё в порядке.
Дома Идар не мог оторвать взгляда от листка со знаками Горазда.
«Полное соответствие звукам… Полное…»
От чрезмерного переутомления внезапно заснул. Знаки Горазда вдруг ожили, соединились, закружились в быстром танце, то удаляясь куда-то на зелёный лужок, то приближаясь, толкая Идара в грудь, в плечо, хватая своими петлями и закорючками за руки.
Проснулся ночью. Голова болела и кружилась. Как когда-то давно, поднялся на крышу дома. Холодный осенний ветер немного освежил голову.
«Не давай ему, Захар, подниматься на крышу… Простудится», — услышал вновь голос Загорки.
«Она – со мной. Не покидала никогда. Следила, чтобы не простудился. Я – живой. А где же она?»
Посмотрел вверх, на звёздное небо. «Наверно, где-то там, идёт по Звёздному, светлому Ирию…»
Сейчас он боялся не простуды. Головокружение уменьшилось, но не прошло: мог запросто свалиться с крыши. Осторожно спустился по лестнице, прошёл к себе, зажёг потухший светильник. Без написанных книг комната словно осиротела.
«Напрасен труд, или нет?» — в сотый раз задавал себе вопрос Идар. И, вспоминая вновь и вновь фразы Философа, склонялся к мысли, что свершённый труд не напрасен. Сам Бог в своё время увёл его от этих моравских знаков.
«Основа должна быть греческой. А иное можно добавить… Можно… Отчего же нельзя?»
Прилег. Спокойно засыпая, подумал:
«Я был вначале. И избранный путь – верный. И сей великий муж, дай ему Бог здоровья, пойдёт далее, отталкиваясь уже от моих трудов…»
//Брянские писатели-2015. Антология. — Брянск: типография СРП ВОГ, 2015. — с.285-295