Держись! ( К 75 летию освобождения Ленинграда от блокады)
Об острый лёд стирая шины,
Как муравьи, цепочкой в ряд,
Ползли по Ладоге машины,
Дорогой жизни в Ленинград.
Вновь кузов доверху набит –
Тут перевес не наказуем.
В пике заходит мессершмитт.
Держись, Газок! И мы газуем.
В машину я как будто врос.
Зигзагом шли, кренились в юзе,
А если б не было колёс,
Мы б перекатом, мы б на пузе.
А если б в кузов пулемёт!
Да если б друг у пулемёта!
Барханом снежный перемёт –
Притормозим у перемёта!
Уменьшиться бы, мухой стать,
Ведь сверху всё, как на ладони.
И можно нас пересчитать
По пальцам… Взрыв! Машина тонет!
Нет. Промахнулся. Вновь не я.
Мотор дымится на пределе.
Сомкнула губы полынья,
И чьи-то души отболели.
О, если б ненависть к врагу
Мы в пули перелить сумели,
Все мессершмитты на снегу
Давно бы сбитыми горели.
Так выручай, метель! Мети!
Зима, яви своё коварство!
Дай нам возможность довезти.
Хлеб детям, раненым лекарства.
И вновь бойцы пойдут туда,
Где из окопов в Рай ступени,
И не позволят никогда
Встать Ленинграду на колени.
Убьют, восстанут из земли!
Пусть знает враг – и так бывает!
…Ох, карбюратор барахлит,
И ручка в дверце заедает.
Солдат упал на пыльную дорогу
Сожжённого фашистами села.
А мать ждала, она молилась Богу,
Надеялась, молилась и ждала.
Когда же похоронку получила –
Поверить, что погиб он, не смогла,
Дуб на холме высоком посадила,
Надеялась, молилась и ждала.
Живой он! Я не видела могилы,
Я мужа смерть едва пережила…
И к дубу каждый день она ходила,
Надеялась, молилась и ждала.
Дубок окреп и к солнцу потянулся
И поутру, когда стоит туман,
Ей всё казалось – сын с войны вернулся,
Идёт домой, оправился от ран.
Не знаю я, кто это так придумал?
Как сердца боль перетекла в гранит?
На том холме с величественным дубом
Мать в вечном ожидании стоит.
Расцветали яблони в сорок пятом
Расцветали яблони в сорок пятом,
Да не белым цветом, не розоватым,
Как всегда весной до сих пор бывало,
Зацвели вдруг яблони алым-алым.
Да откуда ж цвету такому взяться,
Надо бы подумать да разобраться,
Что война с природой ты сотворила,
И какие силы в ней пробудила?
Видно, крови пролито столько алой,
Что в себя земля её не впитала –
Сквозь земные поры она сочилась,
Алым цветом в яблонях проявилась.
Видно, чтобы скрасить развалин груды,
Появилось в мае такое чудо,
Чтобы те, чьи близкие не вернулись,
Подивились яблоням, улыбнулись.
Дружно цвели яблони в сорок пятом,
Каждая как памятник всем солдатам,
Как наказ живым – помнить поимённо!
Заалели яблони, как знамёна.
Штрафная рота
Огня не выдержав, легла штрафная рота.
Совсем немного не дошла она до дзота,
А он расплёвывал свинец куда попало –
И всем казалось, что конец, что всё пропало.
Нам не положено лежать, штрафная рота!
Хоть доползти, хоть добежать должны до дзота!
И пусть останется в живых лишь четверть взвода,
Нам даже мёртвым всё равно нужна свобода.
А ну-ка, встали как один, штрафная рота!
Ох, писарям мы зададим опять работы!
И мы проклятый этот дзот со злости взяли,
Но вот «За Сталина, вперёд!» мы не кричали.
Со страхом маленький конверт мать дома вскроет
И прочитает в нём ответ «Погиб героем»,
Не от болезней, не в тюрьме, как враг народа,
Погиб за Родину в борьбе и за свободу.
Там нет имён, там нет знамён, мемориала,
Там время холмик небольшой с землёй сровняло.
Овраг раскинул два крыла, как в Рай ворота.
Там, в сорок первом полегла штрафная рота.
Хатынь
Речка, зелёный луг,
Неба летнего синь
И пулей навылет вдруг –
Динь! Дон! Динь!
Тревожно гудит набат,
Сердце рвёт на куски:
Не было здесь солдат –
Лишь дети да старики.
Смилуйся! – умолял
Тот колокольный звон.
Ярко сарай запылал –
Динь! Динь! Дон!
Спасите! Сгорит дотла
Мученица Хатынь!
Кричали колокола:
Динь! Дон! Динь!
Смеялись пьяной толпой,
Забыв о смертных грехах.
Старик идёт как слепой,
Мёртвый сын на руках.
Колодцев блестит слеза.
Господи, не покинь!
Это забыть нельзя –
Динь! Дон! Динь!
Это нельзя простить.
Это не оправдать.
Спрятала на груди
Дитя, умирая, мать.
Вырвался из Земли
Душ убиенных стон –
Люди, как вы могли?
Динь! Динь! Дон!
Приеду в Хатынь, как в храм,
Отвешу земной поклон
Глашатаям колоколам –
Динь! Динь! Дон!