Виктор Николаевич Белоусов родился 24 ноября 1930 года в г. Трубчевск Брянской области. Отслужив в армии, вернулся в Трубчевск, где не только преподавал в 1-й школе и политехникуме, но и сочинял рассказы о людях героической судьбы и характеров. В издательстве «Брянский рабочий» в 1963 году увидела свет первая книга рассказов «Я не о том…»
Участника IV Всесоюзного совещания молодых литераторов приняли в 1963 году в Союз писателей СССР. Виктор состоял и в
Союзе журналистов. Через два года пришла к читателям книга повестей и рассказов «Замурованные письма», а позднее и «Подорожная без бубенцов», «У огня», «Почта дальних дней».
Несколько лет работал над романом «И придёт час…», который вышел в Москве в 1983 году. В основе произведения – судьба двух предателей, суд над которыми состоялся в Трубчевске. Став одним из ведущих публицистов «Правды» (был её спецкором), не забывал о родном Трубчевске – публиковал очерки о династиях, о партизанах и фронтовиках, о Бояне – певце Земли Русской. В сборнике «Живая капель» из 30 очерков половина – о земляках!
Виктора Белоусова не стало 11 февраля 2003 года. Похоронен он в Москве.
ЦВЕТНОЙ ДОЖДЬ
Фронтовому комбату
Николаю Васильевичу Белоусову — отцу
Небо налилось синевой, слегка освинцованной у горизонта. Чуть теплятся метки первых звёзд. Бледных и одиноких. Ночь не
спешит смыть краски дня и дать волю новым. Но проходит миг, и небо зацветает. Звёзд уже гроздья. Зелёных. Розовых. В желтоватом облачке дыма. Облачко улетучивается, а звёзды облетают. Сколько их? 17? 21? Не успеешь сосчитать,
как они гаснут, не достигнув крыш. Но снова из земли на длинной светящейся ножке стремительно всходит цветная гроздь.
Тысячи взоров примагничены к небу. Кажется, лишь один человек — певец на помосте — не смотрит туда.
…Будет шагу ступить невозможно –
Всё равно и тогда я вернусь.
Я вернусь к тебе, Россия…
«Т-тах!»
Красота какая! Цветной дождь… Даже больно глазам. Должно быть, больно. Иначе зачем тянутся к ним платочки?
Цепь мальчиков перегораживает дорогу. Мальчикам хочется порезвиться. Они сцепились за руки, точно в хороводе, и требуют назвать пароль. Тогда пройдёшь. Пароль очень простой— «Победа».
Догадливые быстро попадают по ту сторону цепи. Они улыбаются мальчикам, А может, себе, своей догадливости. Недогадливые подслушивают и тоже проходят. В другой раз мальчикам за такие штучки накостыляли бы по шее. Но сегодня сердца полны доброты. Сегодня времянка-помост вся в метели пляски. Сегодня горловины улиц обнизаны ожерельями огней. Сегодня орудия бьют цветными падучими звездами.
Он не видел этой красоты. Он был в городе за день до того. Небритый, в бумажном пропыленном костюме и стоптанных сапогах, стоял он у военторговского прилавка. Стоял и смотрел за стекло. Губы его слегка шевелились. Потом он достал из кармана замусоленные ленточки. Не сразу можно было признать в них орденские. Он пропускал эти ленточки меж пальцев,
точно меж валков, и сверялся взглядом с теми, что под стеклом. Там пестрели полосатые прямоугольнички и просто цветные с узкой насечкой по ровному полю. И пальцы его были в насечках, грязноватых и застарелых. Руки уже успели побуреть.
А может, с них ещё не сошёл прошлогодний загар. Про такие руки говорят— грабли. Они цепко обхватывают топорище, привычны к держакам плуга, быка за рога возьмут… А вот ленточки перебирают неумело.
— Красную Звезду и Славу третью! — очень громко говорит он.
— Не глухая, – в ушах продавщицы сердито встряхиваются голубые висюльки.
— А БЗ есть? — ещё громче спрашивает он.
— Какое бизэ?
— БЗ две! — кричит он.
— «Боевые заслуги», – подсказывают из толпы.
На него смотрят сочувственно. То ли с войны оглох, то ли в поле привык переговариваться за полверсты.
— За Варшаву.
Пальчики продавщицы ныряют в пестрые озерца коробков.
— Да, ещё Одессу добавь.
— Не добавь, а добавьте. Я вам не племянница. И к вашему сведению, нет Одессы.
— Это… как же нету? — теряётся он.
— Обыкновенно. Думаете, другие не приходили за Одессой?
Он конфузится:
— Н-не думаем… Понятное дело.
Из толпы советуют:
— Возьми Сталинград и синим карандашом намалюй полоску. На то и выйдет.
— А за Берлин есть? — с ударением на «е»
спрашивает он.
— Берлин есть, – поправляет она ударение.
— Берлин один, – на свой лад говорит он.
С улицы зычно сигналит грузовик.
— Подождёшь, – отзывается он и смахивает прямоугольнички в горсть.
Бойкие костяшки счетов набивают цену.
— 88 копеек… В кассу!
Но он не отходит, а смотрит в яркую горстку и как-то оторопело переспрашивает:
— К о п е е к?
— Восемьдесят восемь.
— Ну да, – в чем-то уверяет себя он.
Наверное, он видит сейчас то, чего никто в магазине не видит. Может, друга, навсегда упавшего рядом. Может, ржавые ряды заграждений на пути контратаки. Или последние капли воды во фляге. Или хуже… Последний патрон. Кто скажет?
— Гуп! Гуп!! Гуп!!! — надрывается грузовик.
Он расплачивается, выбегает и перемахивает через борт. Машина срывается. Он подаётся вперёд, его бумажный пиджак задирается, и тогда становится видна связка сушек, затиснутых в карман штанов. Мимоходный городской гостинец.
А где-то в другом кармане прыгают вместе с хозяином цветные прямоугольнички – «За Одессу», «За Берлин»… Начало и конец войны в одном кармане. А между ними… Да что говорить! Он мог бы повторить за поэтом:
Мне не о чем в жизни жалеть:
Я не был только в аду.
Но, наверное, он редко обращается к стихам. Может, и совсем не обращается и лишь помнит с войны запавшее «Жди меня».
Поворот — и нет больше грузовика. Уехал небритый человек с сушками. Уехал от цветных звёзд Победы. Красивый салют обошёлся без него.
Нет, это он обошёлся без салюта. А без него, таких, как он, салют не мог обойтись. Никак. Его бы просто не было.