Пётр ЛЮБЕСТОВСКИЙ (Кузнецов Пётр Петрович) родился на Смоленщине, в деревне Любестово, в многодетной семье фронтовика. Окончил Звенигородский финансовый техникум и юридический факультет Калининского государственного университета. Служил в ВС и в МЧС. Подполковник в отставке. После увольнения в запас более пятнадцати лет работал преподавателем колледжа и школьным учителем.
Его перу принадлежат восемь книг прозы. Он лауреат литературного конкурса журнала «Милиция» (2007); дипломант Международного литературного конкурса «Лохматый друг» (номинация «рассказы о животных») (2014); дипломант Всероссийского литературного конкурса «Твои, Россия, сыновья!» (2014); лауреат Международного литературного конкурса военных писателей и журналистов «Свет Великой Победы» (2015); финалист 1V Международного Славянского литературного форума «Золотой Витязь» (номинация «Литература для юношества») (2013), всероссийского литературного конкурса «Настоящий детектив» (2015) и всероссийского литературного конкурса к 200-летию со дня рождения И.С. Тургенева (2018); лауреат конкурса газеты «Литературная Россия» – «Жить не по лжи» (2015); лауреат Всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы» (2016); дипломант V11 Международного литературного конкурса, посвящённого памяти писателя К. М. Симонова (2017).
Член Союза писателей России и Союза журналистов России.
За литературное творчество Пётр Кузнецов отмечен Дипломом Брянского областного Совета ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов (1999), Почетной грамотой УВД Брянской области за лучшие публикации в областной правовой газете «По горячим следам» (2001), Дипломами «Учительской газеты» (Москва – 2001, 2007, 2011), Дипломом Брянской областной общественной писательской организации (2010), Грамотами управления культуры Брянской области (2010,2012), Благодарственными письмами Администрации города Сельцо (2007, 2010), Грамотой Союза писателей России (2013), Почётной грамотой Губернатора Брянской области (2014).
Награжден медалями «За безупречную службу» трех степеней, «200 лет МВД», медалью «Ветеран труда», памятными медалями «В честь подвига партизан и подпольщиков», «65 лет освобождения Брянской области», «70 лет освобождения Брянской области», «70 лет Победы в Великой Отечественной войне», почётным знаком «Ветеран войны и военной службы».
С 2012 года по 2015 год был членом Правления Брянской областной писательской организации.
В 2009 году основал литературное объединение «Парус» в городе Сельцо и до настоящего времени является его руководителем.
_______________________________________
ПОРТРЕТ
Светлой памяти отца-фронтовика
На стене в моём рабочем кабинете висит портрет в простенькой деревянной рамке. Пожелтевший от времени рисунок – самая дорогая семейная реликвия. Портрет выполнен непрофессиональным художником, но с поразительной точностью – широкоплечий, с крепкой шеей, с чёрной вьющейся шевелюрой лейтенант-пехотинец смотрит на меня добрыми, чуть грустными глазами. Это мой отец. Портрет я помню с детских лет. Отец, вернувшийся с войны, достал его из вещмешка и повесил над своей кроватью, у изголовья. После войны он работал машинистом и, отлучаясь из дома, каждый раз брал его с собой в поездку. Это был его талисман, который всегда приносил ему удачу. Уже тогда я догадывался, что портрет не просто дорог отцу – с ним связана какая-то фронтовая история. Я убедился в этом, когда мать, протирая настенные фотографии, нечаянно уронила портрет. Отец, всегда сдержанный, неожиданно вспыхнул гневом: — Чем так небрежно обращаться, уж лучше не трогай! Этот портрет для меня святыня…
— Подумаешь, святыня, – раздосадовано сказала мать. – Кто-то в оккупации горе мыкал, а кто-то в лесу отсиживался, крутил шуры-муры с чужими мужиками, рисовал их портретики… Отец сжал кулаки и, играя желваками, посмотрел на мать с таким укором, что даже мне стало не по себе. Мать виновато опустила голову и молча вышла из комнаты.
Когда отца не стало, она повесила портрет над своей кроватью и до конца дней хранила его. Я был уже студентом, когда тяжелобольная мать однажды позвала меня к себе в комнату и, кивнув на портрет, сказала:
— Сбереги его… Отец так дорожил им… И, тяжело вздохнув, словно снимая с души камень, призналась: — Я давно собиралась тебе рассказать… В первые дни войны отец был тяжело ранен и где-то под Чаусами попал в плен. Всех военнопленных, кто мог стоять на ногах, фашисты направили в Рославльский концентрационный лагерь. Пройдя все муки ада, небольшой группе военнопленных, в которую входил и отец, удалось бежать из фашистского концлагеря. Пробираясь к своим, бойцы долго блуждали по окрестным лесам и болотам, пока не наткнулись на партизанскую базу. Так отец и его боевые товарищи оказались в партизанском отряде «Лесные мстители». После соответствующей проверки, отец и ещё двое его товарищей были зачислены в диверсионную группу. Группа разведчиков-подрывников партизанского отряда целиком состояла из окруженцев. Тяготы войны закалили бойцов. Это были крепкие, отважные парни, каждый день ходившие под смертью. Когда погиб командир разведгруппы Николай Дронов, группу возглавил отец. Осенью 1942 года, добыв ценные сведения и пустив под откос у разъезда Узкое большой эшелон с техникой и живой силой противника, разведгруппа возвращалась в отряд. У небольшой лесной речушки партизаны наткнулись на гитлеровцев, прочёсывающих местность. Завязался неравный бой, в котором отец был тяжело ранен. Истекающего кровью своего командира разведчики принесли на плащ-палатке без признаков жизни. Отцу грозила гангрена с ампутацией ноги, но опытный партизанский доктор Григорий Метельский успешно провёл сложнейшую операцию и буквально вытащил отца с того света. В партизанском госпитале за отцом ухаживала молодая, пленительной красоты и доброго нрава медсестра, Тоня Красникова. Благодаря её стараниям отец вскоре оправился от тяжёлой раны и снова попросился в разведку. В августе сорок третьего из Ставки Верховного Главнокомандующего в партизанский отряд поступил приказ провести тщательную разведку в селе Жарынь. Тамошняя крупная автобаза и авторемонтный завод обслуживали четвертую германскую армию группы армий «Центр». Когда партизаны получили задание от командира отряда собрать разведданные о фашистской автобазе, к отцу обратилась Тоня Красникова:
— Константин Петрович, возьмите меня с собой. Я немецкий знаю и оружием неплохо владею…
— Нет, не могу, – категорично ответил отец. – Задание ответственное, предстоит опасный рейд в тыл врага. Идут только опытные разведчики. А медики в отряде на вес золота – командир не разрешит.
— Я уговорю его, – заверила Тоня и умоляюще посмотрела на отца.
— Я всё равно буду против, – отвел он взгляд.
— Ну что я за партизанка, – взмолилась Тоня, – пороху не нюхала. Скоро конец войне, а мне и рассказать нечего… Вы ведь обещали… И отец уступил, чего простить себе не мог всю оставшуюся жизнь. Он сам пошёл к командиру отряда и убедил его в целесообразности включения медсестры Красниковой в состав разведгруппы. До базы гитлеровцев партизаны добрались благополучно. Они сумели узнать состав немецкой охраны, её вооружение, дислокацию постов, численность фашистского гарнизона. На обратном пути, за околицей села, разведгруппу обнаружил немецкий патруль. Чтобы оторваться от погони, сбить со следа немецких овчарок, разведчики сутки просидели в топком болоте, по пояс в воде. Однако при переходе большака партизаны вновь напоролись на фашистов. Приняв короткий бой, разведчики решили перелесками пробираться на хутор Красная Горка. Когда спустились в овраг, отец, видя, что над группой нависла опасность, отдал приказ:
— Быстро уходите в рощу за хутор, а оттуда – в лес. Я задержу их на полчаса. А вы в кратчайший срок, любой ценой доставьте данные в отряд… Он обнял по очереди ребят, потом Тоню. Девушка заплакала. Отец улыбнулся и покачал головой:
— Разведчики не плачут. И успокоил её: — Мы ещё встретимся. Затем снова обнял и впервые поцеловал.
Отец залёг на склоне оврага. Немцы были уже рядом: он слышал их голоса, видел их силуэты в дымке утреннего тумана. Один из фашистов на ломаном русском крикнул: «Рус, сдавайсь!» Отец подпустил врагов поближе и ответил короткой очередью. Когда патроны кончились, достал гранату и стал выжидать, пока приблизятся и окружат. Несколько здоровых фрицев поднялись во весь рост и осторожно двинулись к краю оврага. Неожиданно из-за холмика, густо заросшего высокой, блеклой травой, в которой пестрели последние летние цветы, раздалась автоматная очередь. Несколько немецких солдат упали на землю. Один из них, повернувшись в сторону холмика, успел нажать на спусковой крючок. Отец приподнялся и швырнул в него гранату. Стрельба затихла, и отец стал пробираться вдоль оврага туда, где укрылся автоматчик, пришедший ему на помощь. Каково же было его удивление, когда он увидел Тоню. Она лежала на песчаном бугорке, уткнувшись лицом в отцветающие бессмертники. Из её виска сочилась кровь. Отец бросился к ней, осторожно повернул к себе лицом. Тоня успела прошептать:
— В госпитале… в вещмешке… Возвратившись в отряд, отец с повинной головой зашёл к командиру и доложил о случившемся. Они вышли из землянки и увидели, что партизаны, склонив головы, окружили свою любимицу – медсестру Тоню Красникову. Когда тело отважной партизанки было предано земле, разведчики поклялись на её могиле отомстить фашистам, не оставив камня на камне от их автобазы в Жарыни. На исходе дня отец зашёл в партизанский госпиталь, где, опустив голову, в глубокой печали сидел доктор Метельский. В руках он держал портрет. Доктор приподнял голову и пристально посмотрел на отца. Затем протянул портрет отцу и сказал:
— До войны Тоня мечтала стать художницей… Здесь каждую свободную минуту рисовала пейзажи. Рисовала талантливо и дарила рисунки раненым бойцам. Но особенно, как мне кажется, ей удался вот этот портрет. Она его никому не показывала. Я увидел случайно… Отец взглянул на портрет и узнал себя. Немецкую автобазу и авторемонтный завод партизаны разгромили спустя неделю. В ожесточенном бою отличились разведчики-подрывники. Когда осколком гранаты ранило командира партизанского отряда Фёдора Данилина, отец принял командование операцией на себя. За проявленное в том бою мужество и отвагу он получил свой первый орден Красной Звезды. Медсестра Антонина Алексеевна Красникова была награждена медалью «За отвагу» посмертно. До победы было ещё очень далеко, а до освобождения области, где базировался партизанский отряд «Лесные мстители», оставался всего один месяц.
ЗНАМЯ
Моему дяде Юрию Кузнецову – защитнику Брестской крепости Дорогу, уходящую от посёлка Высокого в сторону Белоруссии, по старинке называют Старосельской. Деревни, давшей название большаку, давно уже нет, как и старосельской будки, что стояла на повороте. Сразу за поворотом открывается большое поле, засеянное люпином. Голубые, розовые, белые, фиолетовые соцветья обильно рассыпаны по полю и сверху напоминают пёстрый ковёр. У самого горизонта, на взгорке, видны берёзовые перелески и небольшие хутора, оставшиеся от бывших деревень. Внизу, за глубокой балкой, тихо несёт свои воды речка Вороница, поросшая по берегам лозняком, крушиной и черемушником. А далеко вдали темной стеной встает Александровский лес. О былых ожесточенных сражениях, которые проходили здесь в годы Великой Отечественной войны, мало что напоминает. Лишь кое-где в оврагах сохранились воронки от снарядов и окопы, густо заросшие бурьяном, над которыми трепещут листвой стройные осины. А широкое поле уже давно выровняли, запахали и окопы, и воронки, и блиндажи. Случается, что тракторист, поднимая зябь, услышит лязг железа, остановит трактор, выйдет из кабины и обнаружит под плугом ржавую гильзу от артиллерийского снаряда. Возьмет в руки, посмотрит, задумается. Вспомнит деда-фронтовика, не вернувшегося с той долгой, кровопролитной войны, односельчан, сложивших свои головы на поле брани, чья память увековечена на поселковом памятнике, устремлённом шпилем ввысь, вспомнит фронтовые рассказы седых ветеранов… На этом рубеже в сентябре сорок третьего проходила линия фронта. Враг был ещё силен, не хотел сдавать позиции, надеясь изменить ход войны. На отдельных участках его спрессованные силы, словно сжатая пружина, представляли грозную опасность для наших наступающих и значительно растянувшихся войск. Вот и здесь, в районе Староселья, сходу овладев высоткой 1227, наш передовой полк всячески пытался удержать её, несмотря на превосходившие силы противника. Немцы хорошо понимали, что пройдет несколько суток, русские получат подкрепление, и тогда отбить стратегически важную высоту им уже не удастся. Более того, она станет плацдармом для дальнейшего наступления Красной Армии. Вот почему так важно было нашим выиграть время и удержать высоту любой ценой. Начальник штаба полка майор Бондарев, встретивший войну старшим лейтенантом – начальником одной из западных пограничных застав, крепкий русоволосый парень лет двадцати восьми, предвидя скорое контрнаступление немцев, вызвал к себе командира взвода лейтенанта Храмова. — Во что бы то ни стало нужен «язык», и непременно офицер. — Разрешите взять двух бойцов: сержанта Терентьева и рядового Кузьмина? — Разрешаю, – бросил начштаба. – Выходите, как только стемнеет. Действовать крайне осторожно, шума не поднимать… Разведчики вернулись под утро. Уже по реакции немцев было ясно, что лейтенант Храмов и его боевые товарищи похитили важную птицу. Без продыху с немецкой стороны всё утро велся шквальный огонь – голову из окопа не высунешь. При обыске у гауптмана Зигфрида Ланке изъяли нацистский партийный билет и три фотографии. На одной – Ланке с невестой. Женским округлым почерком на обороте выведено: «Несравненному Зигфриду от горячо любимой Лауры». На другой – гауптман с сестрой и родителями. На третьей фотографии – сцена кровавой расправы над мирным населением – стариками, женщинами и детьми. В центре озверевшей оравы – Зигфрид Ланке. Бондарев разложил на столе фотографии и надолго задержал взгляд на последней из них. Глубоко задумался. «Где же теперь мои любимые – жена Танюша и маленькая дочка Оленька? Давно нет от них никакой весточки». Бывший пограничник последний раз видел родных 22 июня 1941 года, когда, готовясь отражать очередную атаку немецкого батальона на свою заставу, отправил Татьяну с дочкой в приграничную деревню. Начштаба продолжал вертеть в руках трофейные фотографии. «Сумели ли они уйти с беженцами в наш тыл? Хорошо бы. А быть может, в один из летних дней сорок первого вот такой же гауптман хладнокровно навёл на них свой автомат… Невозможно поверить, что у этого зверья тоже есть матери, жёны, дети, которых они любят, стремятся поскорее увидеть, обнять, пожалеть. При встрече наверняка будут рассказывать им о своих «подвигах», запечатлённых на этом фото… Нет, этому не бывать. Надо выстоять, во что бы то ни стало, и сделать всё, чтобы оккупанты понесли заслуженную кару за свои злодеяния», – скрипнул зубами майор. На допросе штабной офицер вермахта, примерно ровесник Бондарева, упирался недолго. Похоже, больше всего его интересовала собственная судьба. Гауптман сообщил Бондареву, что немцы намерены вернуть высоту до подхода основных сил русских и с этой целью готовят удар в районе Староселья. Майор развернул небольшую карту, и Ланке подробно рассказал о силах и средствах противника, сосредоточенных на этом рубеже. Бондарев немедленно доложил в штаб дивизии о полученных сведениях и услышал в ответ: — Резерва пока нет. Надо продержаться несколько часов. Учти, майор, не так страшен чёрт, как его малюют. — А боеприпасами поможете? — Боеприпасы подбросим. Ждите. Ещё вопросы есть? — Как там наш комполка? — Подполковник Скобелев, к сожалению, скончался в госпитале. Ранение уж больно тяжёлое, врачи ничего не смогли сделать. А его заместитель в порядке, только ему требуется длительное лечение. Так что принимай командование полком, пограничник! Следующей ночью немцы обрушили на передовые позиции части всю мощь своей артиллерии. Наши отвечали редким огнем сорокапяток – экономили снаряды. А утром, после артподготовки, немцы двинулись в атаку и прорвали нашу оборону. Все попытки немцев с ходу завладеть высотой не увенчались успехом. Тогда враг предложил сдаться, но в ответ последовал огонь. Несколько часов ожесточённого сопротивления подорвали силы советских бойцов и командиров, но они продолжали стоять насмерть. И только когда закончились боеприпасы, раненый Бондарев отдал приказ прорываться из окружения через балку. Полк понёс большие потери – из окружения вышла горстка бойцов. Майор собрал в овраге оставшихся в живых подчинённых – у горящей деревни. Первым делом велел перевязать раненых, а затем спросил: — Где Боевое знамя полка? — Знаменосец Савельев остался там, – кивнул в сторону высоты помощник командира разведвзвода сержант Прохоров. — Как только стемнеет, надо отправляться к немцам в тыл, на поиск. Боевое знамя – это святыня. Нет его – нет нас. А вернем его, полк пополнят, и мы выбьем немцев. — Разрешите я пойду? – обратился к офицеру Прохоров. Бондарев согласно кивнул головой. — Кто со мной? – спросил сослуживцев сержант. Все, включая раненых, подняли руки. — Пойдут Ильин и Виноградов, – сказал майор, окинув взглядом бойцов. Несколько часов вокруг стояла мертвая тишина. Похоже, немцы отсыпались. А чуть стемнело, началась беспорядочная стрельба и над высотой вспыхнули прожектора. Яркие лучи света прошивали темнеющее небо, шарили по оврагу, где укрылись бойцы. Разведчики выбрались из оврага и короткими перебежками направились в сторону небольшой рощицы, темнеющей на краю высоты. Фашисты, что-то учуяв, открыли огонь трассирующими пулями, пустили в небо осветительные ракеты, и стало видно, как днём. Но разведчики уже достигли опушки леса и стали подбираться к телам погибших товарищей. Всю ночь они искали знамя, переползая от одного тела к другому. Лишь под утро, уже выбившись из сил, продвинулись к оврагу на краю холма. И здесь Прохоров обнаружил холодное тело Савельева. Сержант расстегнул окровавленную гимнастерку бойца и увидел на его теле алое полотнище, пробитое вражескими пулями в нескольких местах. Он осторожно вытащил знамя и, стоя на коленях, поцеловал его. Затем снял ремень, поднял гимнастерку, обмотал вокруг себя кумачом и дал знак товарищам. Едва забрезжил рассвет, бойцы во главе с Бондаревым услышали, как прозвучали выстрелы из немецких окопов. А спустя минуту-другую в овраг скатились усталые, чумазые разведчики. И тотчас раздался воодушевлённый голос Прохорова: — Товарищ майор, мы его нашли! Вот оно, наше Боевое знамя! Прохоров расстегнул гимнастёрку, вытащил из-за пазухи кумач и протянул офицеру. Тот уткнулся головой в полотнище, глаза его блестели. — Объявляю всем благодарность! – дрожащим голосом сказал Бондарев и по очереди обнял и расцеловал каждого из разведчиков. А к вечеру в окрестностях Староселья уже наблюдалось скопление наших сил и боевой техники. Комдив Рыбаков вызвал к себе Бондарева. — Докладывайте, майор. — Потери значительны, товарищ полковник, как в живой силе, так и в вооружении, но и враг потрепан изрядно…
— Знаю, знаю, дрались, как львы, до последнего патрона. А знамя сберегли? — Как и полагается, – скромно ответил Бондарев. — Ну что ж, пополним ваш полк свежими силами, и будем двигаться вперед. Надо показать фашистам, кто тут хозяин. А как ранение, серьёзное? — Да так, пустяк. Касательное. Перевяжут – и в строй. Утром, поддерживаемая артиллерией и авиацией, дивизия перешла в наступление. Её части выбили с холма у деревни Староселье группировку противника и овладели высотой. Враг понёс серьёзный урон. На следующий день в полку Бондарева состоялись похороны бойцов и командиров, погибших накануне. Сослуживцы простились с боевыми товарищами трехкратным оружейным залпом. А знаменосец, склонив голову, приспустил прошитое пулями Боевое знамя полка, закреплённое на новом древке.
СНЕГИРИ
Горе шло дорогами всеми, Задыхавшимися в пыли. Потеряв и дома, и семьи, Мы Москву свою берегли. Николай Рыленков Каждую зиму в Мареевку, лесную деревушку в одну улицу, прилетала стайка снегирей. Едва просёлок укрывался белым покрывалом – птицы тут как тут, на деревенском пустыре, напротив хаты Листратовых. В эту пору Павел Максимович Листратов оставлял все дела и устраивался у подслеповатого окна своей состарившейся, довоенной постройки избы и пристально наблюдал, как красногрудые красавцы-птицы кормились на сухих репейниках, сплошь укрывших опустевшую усадьбу. На этой усадьбе жил фронтовик Егор Мирошин, друг детства Павла Листратова. Несколько лет назад Егора не стало. Он ушёл ночью, не успев проститься ни с женой, ни с другом. Фронтовик умер от ран, полученных в первые месяцы войны под Чаусами – тяжёлую боль не выдержало сердце. Нога у Мирошина была вся изрешечена осколками. Раны ныли, нарывали, осколки выходили наружу. Иногда боль становилась нестерпимой, и тогда Егор ускорял процесс – накалял шило на огне и вскрывал нарывы. Врачи предлагали ампутировать ногу, но Егор не соглашался – какая-никакая опора. Так и мучился фронтовик до конца своих дней, таская за собой не сгибающуюся в колене и наполовину высохшую ногу. Вскоре после смерти Егора, покинула этот мир и его жена Мария Николаевна. Родственники, живущие в соседнем селе, разобрали постройки на дрова, и усадьба Мирошиных опустела, заросла бурьяном. С уходом Егора Мирошина в Мареевке остался единственный фронтовик – Павел Листратов. Старик выглядел статным, худощавым, подтянутым, только седые волосы да борозды-морщины на смуглом лице, словно кора на старом дереве, выдавали его года и пережитые испытания. Дождавшись снегирей, Павел Максимович изо дня в день с замиранием сердца следил за ними, пребывая в глубоком раздумье. Его сухонькая, миловидная жена Анна Петровна или Анюта, как ласково называет её Павел Максимович, в такие минуты старалась не тревожить старика и даже не напоминать о своем присутствии. Кому, как не ей знать, что снегири для Павла это отдельная, судьбоносная история. Впрочем, как и для неё… …
Суровой зимой 41-го их стрелковый батальон вёл тяжёлые бои под Можайском. Между боями командир батальона капитан Онуфриев, бывший начальник одной из западных пограничных застав, седовласый, широкоплечий сибиряк с крупным волевым лицом, которого бойцы меж собой называли «отец Онуфрий», всячески стремился организовать разведку, чтобы чётко представлять силы и средства противника на передовых рубежах. В тот декабрьский день был трудный бой за хутор Вьюнки, приютившийся у подножья небольшой высотки. Немцы, уверенные в своём превосходстве, как оголтелые бросились в лобовую атаку, но батальон Онуфриева выстоял, не отступил, хотя и ценой немалых потерь. Во второй половине дня наступило затишье.
Похоже, немцы, натолкнувшись на ожесточенное сопротивление со стороны русских, решили перегруппировать свои силы и обойти высотку с флангов. Получив небольшую передышку, наши бойцы старались успеть залечить раны, согреться, запастись боеприпасами и похоронить боевых товарищей. Тем временем комбат через политрука вызвал посыльного в штабную землянку и отдал ему команду:
— Листратова и Назарова ко мне!
Через пару минут разведчики стояли перед комбатом навытяжку.
— Присаживайтесь, – жестом показал Онуфриев на широкую лавку, – и угощайтесь. Вот для вас горячий чай… Капитан поставил на грубо сколоченный стол две потускневшие алюминиевые кружки, рядом положил несколько тоненьких чёрных сухарей. — А заодно – о деле. Надо срочно выяснить обстановку на передовой у немцев. Нам необходимо знать, что они затевают. Не скрою, риск велик, придётся идти белым днём, но ждать нельзя. В любую минуту наступление немцев может возобновиться. Очень рассчитываю на вас. Старшим назначаю сержанта Листратова. — Слушаюсь, – вскочил со скамьи и вытянулся в струнку Павел. — Если задача ясна – облачайтесь в маскхалаты и с Богом. Комбат встал из-за стола, поочередно пожал руки разведчикам. Проходя мимо окопа, где находился полевой лазарет, Сергей Назаров, худенький, невысокий боец, похожий на мальчишку, до войны успевший окончить педагогический техникум, будто советуясь с Павлом, сказал:
— Хочу на минутку к Анюте забежать.
— Жду тебя у обгорелой березы, – показал рукой за бруствер окопа Павел.
— Я мигом, – крикнул на ходу Сергей. Он догнал Павла, когда тот, укрывшись за стволом старой, почерневшей от копоти берёзы, намечал дальнейший маршрут передвижения. — С Анютой не увиделись, – с сожалением сказал Сергей. – Работы у неё невпроворот – в дальнем окопе перевязывает тяжелораненых. И с горечью добавил: — Впервые иду в разведку без её благословения. — Ничего, даст Бог, увидитесь после, – успокоил друга Павел. – Давно хотел тебе сказать, но всё было не к месту – замечательная девушка твоя Аня. Даже не думал, что она, такая нежная и хрупкая на вид, может выдержать трудности фронтовой жизни, да ещё на передовой. Никогда не слышал от неё жалоб. Раненых почти безнадежных выхаживает, видать, каждому из них часть своего сердца отдаёт. Не зря бойцы её так любят. Завидую тебе по-доброму, Серёга. И жена будет верная и хозяйка что надо… Сергей слегка смутился, кивнул в знак согласия головой. — Ранение у меня под Стодолищем было очень серьёзное, я тебе рассказывал, – напомнил другу Сергей. – Шансов выжить не было. Но Аня спасла меня, вытащила с поля боя под пулями и выходила. Я тогда поклялся себе: если выживу, то непременно женюсь на ней. Но побаивался, что она меня отвергнет – ведь красавица редкая, я не чета ей… К счастью, приглянулись друг другу… Закончится война, увезу Анютку в своё родное село, с красивым названием Синий Колодезь, сыграем свадьбу. Всех фронтовых друзей на свадьбу приглашу, а тебя, Павел, как земляка – первым, – дружески взглянул на сержанта, Назаров. – Построим новый дом. Анютка нарожает мне крепких красивых детей. И зазвенят голоса в нашей светлой просторной избе. Посадим сад, заведём скот и птицу. Я буду деревенских детишек грамоте учить, а Анюта – в сельском медпункте работать, людям помогать… По снежной целине разведчики по-пластунски медленно продвигались в сторону опустевшей деревни Понизовье, на окраине которой окопались немцы. Благополучно добравшись до небольшой балки, друзья затаились на одном из склонов, среди покрытых инеем зарослей черёмушника и крушины, пару часов наблюдали за скрытым перемещением противника на фланги, вели счёт технике, вооружению и живой силе. Ближе к вечеру, когда за балкой заалел закат и горизонт вспыхнул ярко-кровавым заревом, разведчики, продрогшие до костей, спустились на дно оврага и стали пробираться к своим позициям. Преодолев овраг, они поднялись по склону вверх, и решили немного передохнуть, прежде чем пересечь большую поляну, занесенную сугробами. И здесь, на вершине склона, укрытого торчащим из снега репейником, Назаров увидел стайку красногрудых снегирей, повисших на заиндевелом былье, словно волшебные фонарики. — Павел, посмотри, какая красота, – прошептал Сергей. – Будто и нет войны. Живут, кормятся, щебечут. В детстве снегири часто гостили в моей деревне. Мне так хотелось подержать этих красавцев в руках. С закадычным другом Юркой Ковалёвым мы соорудили ловушку – к доске прикрепили петли из конского волоса, насыпали на доску мякины, установили ловушку на пустыре, где чаще всего появлялись снегири, стали издали наблюдать за ними. Как же мы радовались, когда в петлю угодил пухлый осторожный снегирь! Но когда я освобождал его лапу, то почувствовал, как трепещет от страха птичье сердечко. И мне стало жаль красавца-снегиря. Я погладил его перышки, дал погладить Юрке, потом не удержался от искушения – прикоснулся щекой к розовому брюшку и отпустил снегиря на волю… Разведчики всячески старались не потревожить птиц, чтобы не обнаружить себя. Однако снегири заметили бойцов и тотчас взметнулись стайкой, стряхнув с былья лёгкое облачко белого инея. Разведчики выдержали паузу и ползком поднялись на вершину склона. И тут Павел услышал треск, будто кто-то неподалеку сломал сухой сучок. Он посмотрел на Сергея и увидел, что тот лежит рядом, уткнувшись головой в снег. Сержант тихо позвал друга, но тот не ответил. Павел дотянулся до него рукой и слегка тронул за плечо. Сергей с трудом приподнял голову, прошептал: «Сбереги Анюту… и ребёнка…» Листратов повернул тело разведчика на бок. На маскхалате Назарова и на снегу алели пятна крови. «Да он спас меня. Принял мою пулю на себя», – пронеслось в голове у Павла. Укрывшись в овраге, Листратов окоченевшими руками перевязал тяжелораненого друга. Тем временем стало темнеть. Не теряя ни минуты, сержант уложил Сергея на плащ-палатку и осторожно потащил за собой. Павел пытался приободрить истекающего кровью земляка: — Ничего, Серега, сдюжим! В Дорогобуже было хуже. Потерпи, брат, скоро доберемся до своих. А там твоя Анюта сделает всё, чтобы вновь поставить тебя на ноги. Со своей задачей мы справились – выяснили обстановку. Комбат был прав – немцы хотят обойти нас с флангов, взять в кольцо, но у них ничего не выйдет. Хутор и высотка им не по зубам… Сумеречные тени густо укутали снег, когда Павел подтащил к старой берёзе закоченевшее тело друга. Здесь его встретили бойцы и комбат. — Как это случилось? – сурово спросил Онуфриев, стягивая с головы шапку. – Неужто снайпер обнаружил? — Похоже, что так, – ответил Павел. – Малость просчитались. Надо было преодолевать поле под покровом темноты, но уж больно продрогли… — Жаль, такого разведчика потеряли, – с горечью произнес комбат. Павел видел, как подбежала к Сергею Анюта, как упала на снег, зарыдала. Листратов отошёл в сторонку, закурил и жадно тянул сигарету, искоса наблюдая, как Анюта, уткнувшись головой в окоченевшее тело Назарова, плакала и что-то шептала. Не выдержал и Павел… …В последнюю зиму снегири в Мареевку не прилетели. Анна Петровна заметила, как после долгих ожиданий, Павел Максимович затосковал, поник. Фронтовик днём не находил себе места, а ночью нередко вставал, сидел у тёмного окна, прошитого стежками снегопада и тяжело вздыхал. Анна Петровна встревожилась, позвонила старшему сыну Сергею, рассказала о захворавшем отце, о том, что он потерял всякий интерес к жизни, и большую часть времени проводит в кровати…
Вскоре приехал Сергей. Он долго беседовал о чём-то с отцом. Потом достал из сумки небольшой магнитофон, поставил его у изголовья постели отца и нажал на клавишу. Приятный мужской голос сообщил: «А теперь по заявке Сергея Листратова, проживающего в областном центре, для его отца, фронтового разведчика Павла Максимовича Листратова, из деревни Мареевка, исполняется песня Юрия Антонова «Снегири». Нежно зазвучала гитара, и артист проникновенным голосом запел: Эта память опять от зари до зари Беспокойно листает страницы, И мне снятся всю ночь на снегу снегири, В белом инее красные птицы… Павел Максимович разволновался. На глазах фронтовика выступили слёзы. Он встал, обнял сына и молча поцеловал… И теперь, каждый раз, как только сгущаются ранние зимние сумерки, Павел Максимович включает магнитофон и слушает песню, будто написанную для него и о нем: …Мне всё снятся военный поры пустыри, Где судьба нашей юности спета. И летят снегири, и летят снегири Через память мою до рассвета… Рядом устраивается Анна Петровна и, слегка прислонив седую голову к плечу мужа, слушает волнительную песню, вспоминает далёкие фронтовые годы, друзей-однополчан и не может сдержать предательские слезы…
БЕРЁЗОВЫЙ СОК
Я не напрасно беспокоюсь, Чтоб не забылась та война: Ведь эта память – наша совесть, Она, как сила, нам нужна! Юрий Воронов Бой за высоту был жестоким. Рота измотанных бойцов отдельного полка НКВД, сформированная в основном из пограничников, уцелевших после схваток на границе в самом начале, а потом вырвавшихся из окружения, и приданная им артиллерийская батарея, зарывшись по шею в землю на опушке берёзовой рощицы, третьи сутки отбивала атаки врага. Немецкое командование стремилось выровнять линию фронта, собрать дивизии в кулак, чтобы перейти в контрнаступление и взять реванш за поражение под Москвой. Обойти высотку было нельзя – справа и слева от неё непроходимые болота. Оставалось одно – идти в лобовую атаку. Не располагая данными о силах и средствах нашей армии на этом оборонительном рубеже, немцы хотели взять высотку «малой кровью», но встретили ожесточенное сопротивление. Высотка стала для фашистов костью в горле. Враг бросал в бой свежие подразделения моторизованной пехоты, чтобы смять, отутюжить, смешать с землей бастион, ставший для них неприступным. Стояли последние дни апреля. Весна набирала силу. В течение нескольких солнечных дней природа преобразилась до неузнаваемости – яркой зеленью обметало землю, вот-вот и обретут новый наряд деревья. То тут, то там слышались птичьи голоса. Запахи весны смешались с запахами войны. В схватке сошлись жизнь и смерть. Бывший начальник заставы, а теперь командир роты капитан Телегин – плотный сибиряк средних лет, с волевым лицом и седыми висками, обходя окопы, вдохновлял подчинённых: — Потерпите чуток, братцы. В июне на границе нам хуже приходилось. Ещё немного – и фрицы выдохнутся. А нам обещали подкрепление. — Будем стоять до конца, как когда-то на родной заставе, – вторил командиру бывший пограничник Фёдор Астахов, – тем более что сейчас нам легче – теперь мы знаем вкус победы. — Снарядов маловато, товарищ капитан, – вступил в разговор артиллерист Иван Рогожин, – наш водитель Андрюха Белобрысый на своей полуторке где-то застрял.
— Снаряды будут – Андрюха прорвется, как бы то ни было. Это ещё тот парень – ему сам черт не брат. В тылу бойцов, сразу за рощицей, начиналось широкое поле, тянувшееся несколько верст. На другом его конце в синеватой дымке виднелись приземистые хаты и не распустившиеся сады небольшой деревеньки. Пограничники и артиллеристы до боли в глазах всматривалась в сторону деревни: не покажется ли на поле полуторка рядового Лукичёва, прозванного Белобрысым за соломенный цвет волос… После полудня немцы вновь бросились в атаку. Впереди грозно рыча, ползли три приземистых танка. За ними плотной цепью бежали рослые автоматчики.
— Вот гады, передышки не дают! Ну что ж, сейчас получите гостинец! – бросил недокуренную цигарку наводчик Иван Рогожин и прильнул к прицелу. – Заряжай-ка, браток, – обратился он к Василию Степину.
— Есть такое дело! – громко крикнул тот и мигом послал снаряд в ствол орудия. Наводчик сработал безупречно. Головной танк споткнулся и, оглушенный, завертелся на месте. Броню лизнул оранжевый язык пламени. Танк медленно пополз назад.
— А, вражья морда, наелся досыта, назад пятишься! – радостно закричал Рогожин. – Сейчас и этих псов угостим!.. Два других танка быстро приближались к позициям обороняющихся. Снаряды ложились рядом: то справа, то слева, то впереди. Машины с черными крестами на башнях, словно завороженные, были неуязвимы и неслись вперед, не снижая скорости.
— Подпустите поближе и бейте прямой наводкой. Снаряды на исходе, – подбежал к артиллеристам Телегин.
— Бейте по правому, левый я беру на себя, – показал на противотанковое ружье помкомвзвода лейтенант Клюев. Он успел сделать всего один выстрел. Осколок, попавший в ПТР, вывел ружьё из строя. Недолго думая Клюев схватил бутылку с зажигательной смесью и рванулся из окопа навстречу «тигру».
— Давай, Серёга, только наверняка, – одобрил Телегин. Тем временем артиллеристы зацепили правый танк. Касательным выстрелом у него сорвало гусеницу. Боевая машина судорожно дёрнулась и замерла как вкопанная. Экипаж попытался эвакуироваться через люк, но был накрыт шквальным огнём из ближайшего окопа. Левый танк заметно сбросил скорость, опасаясь продвигаться вперёд в одиночку. Улучив момент, Клюев приподнялся и швырнул бутылку. Из утробы вспыхнувшей машины тотчас раздалась короткая очередь. Клюев упал, словно споткнувшись, и неловко ткнулся плечом в землю… Очередная атака захлебнулась. Немецкие автоматчики отступали, грозно огрызаясь плотным огнём, но их никто не преследовал. Как только бой затих, из крайнего окопа раздался радостный голос одного из разведчиков: — Братцы, всё в порядке, будем живы! Андрюха снаряды везёт! Со стороны деревни на чистое изумрудное поле выползал коричневый «жук» – полуторка Андрея Лукичева.
— Загрузился под завязку, еле тащит, – одобрительно потирая руки, сказал Василий Степин.
— Рискованно это. Уж лучше бы лишний раз сгонял, – возразил Фёдор Астахов. И, будто в подтверждение его слов, над болотом раздался гул самолёта. — Вот тебе на! Тут как тут, черти, – глянув в бинокль, чертыхнулся Телегин. — Ну, теперь держись, Андрюха, сейчас будет жарко, – сочувственно покачал головой Иван Рогожин и потянулся за сигаретой. Водитель заметил «юнкерс», когда самолёт уже зашёл на цель. Лётчик дал короткую очередь. Следом засвистели снаряды. Комья земли и клубы дыма на время заслонили полуторку, казалось, она уже погребена. Когда же тёмная завеса рассеялась, бойцы увидели, что машина, натужно урча, лавирует меж воронками. 86 — Потерпи, потерпи, сынок. Надо дотянуть, – взмолился Телегин. Самолёт зашёл в хвост и стал сопровождать полуторку, постепенно снижаясь. И тут случилось непредвиденное: нервы Белобрысого не выдержали – он на ходу выскочил из кабины и бросился к роще. — Ах, мать твою…. Что же ты творишь?! – вскочил на бруствер окопа Телегин, будто хотел остановить парня. Немецкий ас стал бомбить замершую цель. Один снаряд угодил в кузов. Раздался взрыв страшной силы, от которого покачнулась земля. Взрывной волной Андрюху швырнуло на землю. Но он быстро поднялся и, не оглядываясь, помчался во весь рост. Лётчик стал его преследовать. Из рощи открыли огонь по «юнкерсу», и самолёт повернул в сторону болота… — Я не виноват, машина заглохла, – твердил, как заведённый, Белобрысый. Слёзы катились по чумазым щекам, оставляя две светлые бороздки, и застревали на верхней толстой губе, покрытой светлым густым пушком. Шёл 1943 год. Давно был в силе приказ Верховного Главнокомандующего «Ни шагу назад!», согласно которому командирам всех рангов надлежало расстреливать на месте паникеров и трусов. Приказ Телегина был лаконичным: «За проявленную трусость на поле боя… расстрелять». Ивана Рогожина нашли две пожилые женщины из деревни Журавлёвка, приехавшие на старой кляче в рощу за дровами. Из заваленного окопа торчал кирзовый сапог. Женщины откопали тело бойца, чтобы схоронить его на деревенском кладбище. Иван был залит кровью и не подавал признаков жизни. Когда бойца грузили на телегу, он неожиданно застонал. Женщины привезли раненого домой, спрятали в подвале, промыли и перевязали раны, стали выхаживать. И он выжил… …Иван Захарович приезжает сюда, на безымянную высотку, ежегодно в канун дня Победы. Подолгу стоит у обелиска на опушке берёзовой рощицы. Весенний ветер нежно гладит его морщины, ласкает редкие седые волосы. Над головой сияет солнце, весело поют птицы. В роще торжествует жизнь. На обелиске, сверкающем серебром, в два столбика выбиты имена: «Капитан Телегин, лейтенант Клюев, сержант Астахов, младший сержант Стёпин, рядовые Макаров, Петрунин, Доронин, Лаврик…. (ниже от руки дописано: рядовой Лукичёв) пали в боях за Родину»… Алеет закат. Солнце мягким светом озаряет мирную землю. По стволу старой берёзы катятся чистые, словно слезы, капли сока. Вокруг суетятся муравьи… Воспоминания ветерана болью отзываются в его сердце. Мог ли тогда капитан Телегин поступить иначе? Даже спустя многие годы Рогожин не нашёл ответа на терзающий его вопрос. Когда приговор приводили в исполнение, заходящее солнце, скрытое пылью и чадом боя, выглянуло в последний раз и бросило свои кровавые лучи на землю. Несколько пуль автоматчика попали в ствол берёзы, и оттуда брызнул розовый сок… С той поры Иван Захарович Рогожин навсегда забыл вкус берёзового сока.
КУЛАЦКИЙ ХУТОР
Далеко в лесу, в стороне от больших дорог и селений, находился хутор в один двор. История его уходит в начало прошлого века, в столыпинские времена. Земельная реформа, проводимая царским правительством, давала крестьянам возможность выйти из общины и обосноваться на хуторе. Получив земельный надел, крестьяне покидали насиженные места и уходили из деревни в голое поле, где и создавали единоличное хозяйство. Супружеская чета Охремовских была единственной семьёй в Раковке, которая решила обосноваться не в поле, на пахотной земле, а в густом хвойном лесу, в десяти верстах от ближайшего поселка Загорье. На лесной поляне, среди вековых сосен, молодые, полные сил Наум и Ульяна срубили и поставили пятистенок, возвели надворные постройки, разработали огород, разбили сад, развели скотину. Хозяйство Охремовских вскоре разрослось настолько, что супруги были не в силах вдвоём справиться с ним. Детей у них долго не было, стало быть, не было и помощников. Пришлось нанимать батраков. Охремовские жили отшельниками. В посёлок они не заглядывали, как и поселковые к ним на хутор. Ежели кто и вспоминал о хуторе, то только в связи с целебным источником, что бил из-под сосны рядом с хутором. Быть может, из-за этого ключа и облюбовал себе место в лесу Наум. Родник не замерзал даже суровой зимой, когда всё вокруг было сковано льдом. Вода в нем была чище слезы и помогала от всех недугов. Но постепенно родник был забыт, и тропинка на хутор заросла дикими травами. Вспомнили об Охремовских лишь в годы коллективизации. Наум наотрез отказался расставаться со своим хозяйством и вступать в колхоз. Непокорный власти единоличник был признан кулаком и отправлен на Соловки. Ульяна осталась в лесу одна с маленьким сыном на руках. С той поры хутор Охремовский стали называть не иначе как Кулацким. Наум вернулся на хутор перед самой войной. От крепкого мужика осталась лишь мрачная тень. Да и Ульяну было не узнать – некогда красивая дородная женщина превратилась в выцветшую от переживаний старуху. Зато сын Михаил, которому шёл уже семнадцатый год, выглядел настоящим русским богатырём – косая сажень в плечах, грудь-колокол, а ростом выше Наума на целую голову. «Целебная вода, лесной воздух – вернут мне силы, а Миша поможет поправить хозяйство и вновь стать на ноги», – думал Наум, глядя на сына. Но его замыслам не суждено было сбыться. Началась война, Охремовские затаились и, как и прежде, не высовывали носа из своего хутора. О том, что враг оккупировал нашу землю, дошёл до самой Москвы, а потом получил отпор, Охремовские не знали до тех пор, пока однажды летней ночью в их избе не раздался стук в окно. Наум встал, недовольно ворча, открыл форточку и спросил:
— Кого принесла нелегкая?
— Свои, батя. Харчами хотим разжиться, – басом ответил незнакомец.
— Подождите, поищу, – проворчал старик. Наум собрал узелок и протянул в окно.
— Спасибо, батя, от партизан-разведчиков из Клетнянского леса, – добродушно поблагодарил незнакомец.
— Как там, на фронте? – поинтересовался старик.
— Пока не важно. Но по зубам фрицы уже получили – от Москвы отброшены на сотни километров. И ещё получат по самую завязку, так что ног не унесут. Будь уверен. Это говорю тебе я – командир разведгруппы Иван Кубатин. Утром Михаил спросил у отца: — Это партизаны приходили ночью?
— А тебе зачем знать? – вопросом на вопрос ответил Наум.
— Хочу к ним податься. Оружие уже раздобыл…
— Рано тебе об этом думать, – резко оборвал сына Наум.
Осенним вечером, управившись с домашними делами, Наум сидел на крыльце и тянул «козью ножку». Далеко грохотала война, а на хуторе царила осенняя тишина. Пахло прелой хвоей и грибами. От земли шло тепло, и голову кружили её терпкие запахи, как хорошее вино. Всё вокруг было овеяно миром, добром и светлым покоем, как будто и нет никакой войны… И вдруг со стороны Загорья, как далёкое эхо, послышались автоматные очереди. Потом всё стихло. «Вот и напомнила о себе война», – подумал Наум. Прошло немного времени, и выстрелы прозвучали вновь, теперь уже гораздо явственнее. «Вот те на. А ведь к хутору идут…. Неужто немцы что-то пронюхали или преследуют кого?.. – встревожился Наум. Он живо вскочил и бросился в дом. — Ульяна, – крикнул старик, – отвязывай скотину и гони к ручью. Немцы на хутор идут. Позови Мишку с огорода – пусть поможет. — Свят, свят, свят, – перекрестилась старуха и засеменила к сараю.
Проводив хозяйку взглядом, Наум медленно пошёл по тропинке к колодцу, в сторону посёлка. У колодца присел на лавочку, испил холодной водицы из ведра и стал ждать. Прошли считанные минуты, как на краю поляны Наум увидел человека с автоматом на шее. Тот, прихрамывая, перебегал от сосны к сосне. «Партизан, и, похоже, ранен», – смекнул старик. Наум поднялся и двинулся ему навстречу. Подойдя поближе, узнал ночного гостя – командира разведгруппы Ивана Кубатина. У партизана была разорвана штанина выше голенища сапога. Из раны шла кровь. — Немцы идут по следу. Федя Гончаров погиб. Я спрятал его тело в стогу.
— Давай быстро в сарай. Там люк и подземный ход к ручью. Мишка проведёт… Наум подставил плечо, заложил руку партизана себе за голову и, не оглядываясь, повёл его к сараю. У дома их встретил Мишка. — Живо перевяжи Ивану рану и проводи подземным ходом к ручью. Попробую задержать немцев. Скажу, что я в прошлом кулак… Едва Наум вернулся к колодцу, как услыхал тарахтение мотоциклов и немецкую речь. Старик пошёл незваным гостям навстречу.
— Во ист партизанен? – подлетел к нему как очумелый офицер с ближайшего мотоцикла.
— Не знаю, здесь никого не было… – начал, было, старик. Одним ударом офицер свалил старика на землю и стал пинать ногами. Из-за сарая выбежала растрепанная Ульяна и, увидев поверженного, окровавленного мужа, заголосила и бросилась к нему.
— Наумушка, сокол мой, что с тобой сделали эти выродки?! Долговязый немец, стоящий рядом с офицером, пнул старуху ногой, и она упала рядом с мужем. Солдаты прочесали дом и хозяйственные постройки, но никого не обнаружили. Подготовили факел, и по команде офицера подожгли вначале дом, а затем другие строения. — Во ист партизанен? – кричал офицер лающим голосом, пиная стариков. Когда Наум и Ульяна потеряли сознание, их потащили к колодцу – стали отливать водой.
— Во ист партизанен? – истерично визжал офицер, склонившись над ними. Ничего не добившись, офицер приказал повесить стариков на суку сосны, прямо над родником. Немецкие солдаты схватили стариков и потащили к сосне, а следом неслось: «Во ист партизанен?».
Неожиданно позади столпившихся немцев раздался громкий голос:
— Я здесь. Отпустите стариков…
За поваленной сосной с автоматом наперевес стоял Иван Кубатин.
— Со стариками воюете, гады! Нате, получайте… – и партизан нажал на спусковой крючок.
Офицер и несколько солдат упали замертво. Остальные залегли и открыли ответный огонь. И тут на помощь Ивану Кубатину пришел Миша Охремовский, который вытащил автомат и боеприпасы из тайника. Завязался бой… …Очевидцев тех далеких событий на хуторе Охремовском в живых не осталось. После войны ходили слухи, что Кулацкий хутор сожгли партизаны, якобы за связь хозяина с немцами. Только спустя много лет была раскрыта тайна гибели этого лесного хутора. В дупле старого дуба лесорубы обнаружили гильзу от автомата, а в ней записку, написанную химическим карандашом. «Мы, бывшие пограничники, а ныне партизаны-разведчики Клетнянской бригады, пустили под откос немецкий эшелон у разъезда Казенное Узкое. Федя Гончаров погиб. Я ранен. Укрылся на хуторе Охремовском. Немцы схватили стариков. Пытают. Я мог бы спастись, но не такой ценой… Вместе с Мишей Охремовским ведём неравный бой с противником. Миша держится молодцом. Командир разведгруппы Иван Кубатин». Один из старожилов поселка Загорье позднее вспомнил, что в тот осенний день 1942 года немцы привезли из леса, со стороны хутора, и похоронили в роще за поселком два десятка своих солдат и офицеров. Вот таким крепким орешком оказался для врага Кулацкий хутор.