Рассказ брянского прозаика, члена Союза писателей России Петра Кузнецова
«Сын фронтовика» опубликован в литературном альманахе «Земляки» (г. Нижний Новгород).
Поздравляем автора с публикацией!
Пётр КУЗНЕЦОВ
Сельцо, Брянская область
СЫН ФРОНТОВИКА
1
Несколько лет назад я послал рассказ на конкурс в один из столичных журналов, отмечающих юбилей. В конце года мне сообщили, что я стал лауреатом и приглашаюсь на торжество, где будут чествовать победителей.
Ночным фирменным поездом я выехал в столицу. Москва встретила крепким декабрьским морозцем. Был ранний час. Дождавшись, пока откроется метро, я добрался до редакции и в условленный час был на месте.
К началу торжества в редакцию прибыл ещё один лауреат. Мы познакомились. Им оказался поэт из Орла Александр Павлович Ольховский. Русая с проседью шевелюра, крупные черты лица и пытливые, с глубокой печалью серые глаза выдавали в нём человека основательного, незаурядного, много повидавшего в жизни.
После вручения призов нас пригласили на фуршет. За столом Ольховский прочёл свои новые стихи. Стихи понравились, ему горячо аплодировали. Александр Павлович сообщил, что недавно издал первый сборник. Несколько книжек он вручил присутствующим, включая и меня.
Назад мы добирались вместе. В поезде за бутылочкой вина, прихваченного в дорогу, мы перешли на «ты». Завязался разговор о творческих планах. Ольховский поделился со мной, что готовит к изданию новый сборник.
Я порадовался за него и высказал мнение о его творчестве:
– Стихи самобытны, исполнены внутреннего драматизма, стремления к гармонии. Чувствуется, что автор – поэт от природы и работает серьёзно.
Ольховский поблагодарил меня и с грустью в голосе заметил:
– От природы – это громко сказано. Я поэт по случаю…
– Всякая случайность – это хорошо организованная закономерность, – улыбнулся я.
– Да, ты, пожалуй, прав, – вдруг согласился со мной Ольховский. – Кажется, Александру Грину принадлежат слова: всё, что неожиданно изменяет нашу жизнь, это не случайность. Оно – в нас самих и ждет лишь внешнего повода для выражения действием.
– И что же явилось таким поводом для тебя? – поинтересовался я.
– Серьёзная болезнь, – вздохнув, ответил Ольховский. –
Когда я узнал диагноз, я не мог не думать о коварной болезни – мои мысли были целиком поглощены ею. И чтобы как-то отвлечься, я взялся за перо.
– Ну, а как же болезнь? – задал я новый вопрос.
– Высшее состояние болезни состоит в том, что через неё человек может столкнуться с Богом, задуматься о вечном. Своими мыслями я решил поделиться с другими. Моё творчество заметили, я воспрянул духом, и болезнь отступила. Это случилось не сразу, но улучшение я почувствовал с первых удачных публикаций. Давно замечено, что вначале заболевает дух, а потом тело. И выздоровление идёт таким же путем. Так было и у меня.
– А в чем причина, что твой дух сдал? – докапывался я до сути.
– О-о-о, это длинная история, – протянул Ольховский. – А впрочем, дорога у нас долгая…
2
В поселке Светлый Холм до войны все жители знали семью Ольховских. Глава семейства Павел Иванович после службы в армии некоторое время работал на тракторе, а затем был избран председателем местного колхоза «Рассвет». Его жена Ульяна Семеновна учительствовала в местной школе – преподавала немецкий язык. Детей у них не было, хотя прожили вместе более пяти лет. В ту пору не принято было ходить по врачам и выяснять, кто виноват в том, что нет наследников. Считалось, что природу поправить нельзя, и оставалось только мириться да надеяться на чудо.
Осенью сорок первого Павел получил повестку и ушел на фронт. Бывший механизатор был зачислен в танковые войска. В бою за Москву танковая бригада, в которой он сражался, понесла большие потери. Был подбит и танк Ольховского. Двое бойцов из экипажа погибли, а механик-водитель Павел Ольховский получил ранение и долгое время лечился в госпитале.
Когда немцы заняли Светлый Холм, на постой к Ольховским местный староста определил двух офицеров, одним из которых был Карл Зиберт. С самого начала пребывания в доме Ольховских Зиберт положил глаз на молодую миловидную хозяйку. Узнав о том, что Ульяна хорошо владеет немецким языком, он стремился общаться с ней на своём языке, старался расположить в свою пользу и сблизиться с ней.
Однако Ульяна всячески избегала общения с Зибертом, пыталась охладить его пыл. Отвергала любые подношения, даже еду, а в ответ на комплименты перестала следить за своим внешним видом.
Такое поведение Ульяны только разжигало неуёмную страсть Зиберта. Видя, что завоевать сердце хозяйки добром не удастся, Зиберт решил пойти иным путём. Улучив момент, он запер Ульяну в сарае и на сеновале взял её силой. Это случилось как раз накануне того дня, как Карл Зиберт со своей частью покинул Светлый Холм.
А вскоре Ульяна почувствовала первые признаки беременности. Вначале она ещё обманывала себя, надеялась, что ошиблась, но потом окончательно поняла, что носит в своём теле ребенка от Зиберта.
Первой заметила неладное свекровь. Ульяна как на духу поведала ей о случившемся. И тогда свекровь сказала: «Я слышала твой крик в сарае, но не смогла тебе помочь.
Думала, что всё обойдется, и вот на тебе… Ума не приложу, как теперь людям объяснить, как всё пережить…»
Живот рос катастрофически, и Ульяне все труднее становилось скрывать от постороннего глаза свой позор.
А тут ещё одно горе свалилось на голову бедной женщины: неожиданно слегла свекровь и вскоре преставилась. Ульяна растерялась, не знала, что ей делать. Не спала ночами, плакала, думала, за что ей такое наказание. «А каково будет Павлу, когда тот узнает страшную новость? И кто теперь защитит, если только свекровь знала правду, но ничего сообщить сыну не успела?» – мучилась она вопросами. Ульяна понимала, что утаить грех не удастся, даже если она обратится к местной бабке-повитухе: коварная старуха разнесёт новость по всему поселку. Да и покойница свекровь не советовала делать аборт. «Если Павел останется в живых, он тебя не бросит. Только вам надо будет уехать из поселка. Здесь жизни не будет…» Что же делать? Наложить на себя руки, но при этом погибнет ни в чем неповинный малыш? Иногда Ульяна ловила себя на мысли, что, возможно, это единственный для нее шанс иметь ребенка. Ведь всё в этой жизни неслучайно. И другой шанс может просто не представиться.
Как только о беременности Ульяны узнали в поселке, все, от мала до велика, отвернулись от неё. Земляки шарахались от бывшей учительницы и жены председателя как от прокажённой. При встрече переходили на другую сторону улицы, шептались за её спиной, бросали ей вслед гневные слова. Ульяна понимала односельчан и терпела их ненависть, никому ничего не объясняя, ни перед кем не оправдываясь. Она замкнулась, отгородилась от людей, старалась реже выходить на улицу. Именно в эту пору кто-то из доброжелателей написал Павлу в госпиталь, что его красавица жена путалась с немецким офицером и даже прижила от него ребенка.
Вскоре Ульяна получила письмо от мужа. Павел писал, что не может поверить наветам, и просил её срочно отписать, сообщить правду.
Ульяна не знала, что ответить Павлу. Врать она не могла, а написать правду боялась. И не столько боялась за себя, как за него. Хоть Павел и был по натуре спокойный, но, узнав о страшной измене, любой на его месте в порыве отчаяния мог пойти на крайний шаг – броситься под шальную пулю или дезертировать с фронта.
Малышу исполнилось всего несколько месяцев, когда Павел после излечения от очередного ранения заглянул в отчий дом. Жену он не узнал: от некогда цветущей Ульяны осталась лишь мрачная тень. Она не бросилась к нему с покаянием, не уронила слезы.
Павел до последней минуты не верил в измену жены.
И теперь, увидев всё своими глазами, еле сдержался, чтобы не выместить всю злость на изменнице и её ненавистном ребёнке.
Но уж больно жалкой выглядела Ульяна. И Павел нашёл в себе силы побороть свой гнев. Рукавом гимнастерки танкист смахнул набежавшую слезу, присел на табурет у порога, закурил и, не глядя на жену, обронил:
– Ну, рассказывай, жёнушка, как ты тут без меня жила?
Ульяна молчала.
– И сказать тебе, выходит, нечего? – бросил на неё суровый взгляд Павел.
– Паша, совесть моя перед тобой чиста. Я ничего не смогла сделать, а защитить меня было некому, – едва сдерживая рыдания, прошептала Ульяна. – Мать была свидетелем, но теперь уже ни о чем не расскажет… удастся, даже если она обратится к местной бабке-повитухе: коварная старуха разнесёт новость по всему поселку. Да и покойница свекровь не советовала делать аборт. «Если Павел останется в живых, он тебя не бросит. Только вам надо будет уехать из поселка. Здесь жизни не будет…» Что же делать? Наложить на себя руки, но при этом погибнет ни в чем неповинный малыш? Иногда Ульяна ловила себя на мысли, что, возможно, это единственный для нее шанс иметь ребенка. Ведь всё в этой жизни неслучайно. И другой шанс может просто не представиться.
Как только о беременности Ульяны узнали в поселке, все, от мала до велика, отвернулись от неё. Земляки шарахались от бывшей учительницы и жены председателя как от прокажённой. При встрече переходили на другую сторону улицы, шептались за её спиной, бросали ей вслед гневные слова. Ульяна понимала односельчан и терпела их ненависть, никому ничего не объясняя, ни перед кем не оправдываясь. Она замкнулась, отгородилась от людей, старалась реже выходить на улицу. Именно в эту пору кто-то из доброжелателей написал Павлу в госпиталь, что его красавица жена путалась с немецким офицером и даже прижила от него ребенка.
Вскоре Ульяна получила письмо от мужа. Павел писал, что не может поверить наветам, и просил её срочно отписать, сообщить правду.
Ульяна не знала, что ответить Павлу. Врать она не могла, а написать правду боялась. И не столько боялась за себя, как за него. Хоть Павел и был по натуре спокойный, но, узнав о страшной измене, любой на его месте в порыве отчаяния мог пойти на крайний шаг – броситься под шальную пулю или дезертировать с фронта.
Малышу исполнилось всего несколько месяцев, когда Павел после излечения от очередного ранения заглянул в отчий дом. Жену он не узнал: от некогда цветущей Ульяны осталась лишь мрачная тень. Она не бросилась к нему с покаянием, не уронила слезы.
Павел до последней минуты не верил в измену жены.
И теперь, увидев всё своими глазами, еле сдержался, чтобы не выместить всю злость на изменнице и её ненавистном ребёнке.
Но уж больно жалкой выглядела Ульяна. И Павел нашёл в себе силы побороть свой гнев. Рукавом гимнастерки танкист смахнул набежавшую слезу, присел на табурет у порога, закурил и, не глядя на жену, обронил:
– Ну, рассказывай, жёнушка, как ты тут без меня жила?
Ульяна молчала.
– И сказать тебе, выходит, нечего? – бросил на неё суровый взгляд Павел.
– Паша, совесть моя перед тобой чиста. Я ничего не смогла сделать, а защитить меня было некому, – едва сдерживая рыдания, прошептала Ульяна. – Мать была свидетелем, но теперь уже ни о чем не расскажет…
Павел долго молчал, боялся дать себе слабину.
– И что нам теперь делать? – горько покачал он головой.
– Решай сам, – тихо ответила Ульяна.
3
В танковом сражении под Ельней Павел получил тяжёлое ранение и долго лежал в госпитале. Военным хирургам удалось вернуть его с того света, но Ольховский остался инвалидом. В госпитале у него было время хорошенько подумать о том, для чего Господь сохранил ему жизнь.
Домой Павел вернулся на костылях. Первым делом попросил прощения у жены и, на удивление всем жителям поселка, усыновил греховное дитя.
Ульяна в школу не вернулась: считала, что она не имеет права воспитывать детей после того, что с ней случилось. Ольховская устроилась работать на почту.
Однажды зимой почтальонша Анна Капустина, добираясь до отдаленного села, сбилась с дороги и едва не замерзла в сугробе. В тот вьюжный февральский вечер её, окоченевшую, в бессознательном состоянии, обнаружил случайный путник и на санях доставил в больницу. Но сумки с деньгами при ней не оказалось. Капустина была в отчаянии. Первой пришла ей на помощь Ульяна – организовала сбор денег и тем самым помогла Капустиной сохранить работу. И тогда Анна сквозь слёзы призналась ей, что это она сообщила Павлу про её связь с немецким офицером.
– Прости меня, грешницу, – взмолилась Анна и бросилась Ульяне в ноги.
– Не убивайся ты так, – пожалела ее Ольховская. – Всё равно Павел узнал бы, коль остался жив.
– Дура ты, ведь могла бы тайком сделать аборт. А теперь вот пятно на всю жизнь, – стала поучать Ульяну не-
много успокоившаяся Анна.
– На мне греха нет, – гордо ответила Ульяна. – Это могло случиться с каждой женщиной. Для меня важно, что Павел поверил мне и простил. И сына принял как своего.
Саша рос умным и послушным ребенком. Учителя отмечали его усердие в школе, а летом он охотно трудился в колхозе, помогал родителям. Всё складывалось хорошо, но паренёк замечал, что взрослые шепчутся за его спиной, а один мальчишка однажды во время ссоры бросил ему в лицо:
– Ты знаешь, кто ты? Немецкое отродье, вот кто!
Сашка едва не задохнулся от гнева. И тотчас с криком:
– Я сын фронтовика! – кинулся на обидчика с кулаками.
Вначале он полагал, что причиной всему его мама, хорошо владеющая немецким языком. А потом, когда подрос и узнал правду, сразу повзрослел, посерьёзнел, стал другими глазами смотреть на мать и отца, словно чувствуя свою вину перед ними.
После успешного окончания школы Саша уехал в город, поступил в сельхозакадемию. Но дурная молва достала парня и здесь. И получив диплом об окончании вуза, он вынужден был уехать в самый отдалённый колхоз, чтобы затеряться в глуши.
На новом месте молодой специалист с головой ушел в работу. В короткий срок отсталое хозяйство вышло в передовые и несколько лет не сдавало позиций. За свой самоотверженный труд главный инженер колхоза «Заря» Александр Павлович Ольховский был представлен к правительственной награде.
Но однажды осенью Ольховский выступил на колхозном собрании и заявил, что высокие показатели надоев в их хозяйстве – это липа. Председатель втирает очки районному начальству – держит неучтённый скот. А когда случается проверка из района, даёт указание пастухам прятать лишних коров в кустах, чтобы скрыть истинную причину высоких надоев.
На собрании присутствовал представитель района, закадычный друг председателя. Выступление главного инженера он не одобрил, посчитал, что Ольховский рвётся на председательское место, зазнался и забыл, кто вывел его в люди. А вскоре в колхозе «Заря» случился крупный пожар – сгорел ангар с колхозной техникой, погиб тракторист. Главного инженера обвинили в халатности, припомнив ему все грехи.
Адвокат Ольховского сумел добиться отмены обвинительного приговора через Верховный суд. Но два года, проведённые Ольховским за решеткой, не прошли для него даром. В колонии Ольховский надломился – стала сдавать нервная система. А после освобождения на него навалился страшный недуг. Коварная болезнь сделала его инвалидом. Адские головные боли, тяжелые головокружения, вследствие которых он не мог работать, двигаться без посторонней помощи, не мог общаться. Стала ослабевать память. Он не узнавал людей, путал имена, избегал общения и постепенно таял на глазах. Врачи долго не могли поставить диагноз, пока не сошлись во мнении, что причиной всему истощение нервной системы и частичное нарушение мозгового кровообращения. Болезнь неизлечима, утверждали они, надо жить на транквилизаторах.
Таблетки на время снимали боль, но лишали возможности думать. Он понимал: если так продлится дальше, то долго не протянет. Но ему не хотелось так рано уходить, оставлять любимую жену, горячо верившую в него, не вставших на ноги детей. Он пытался бороться, противостоять болезни. И однажды вспомнил, что в тюрьме пробовал писать стихи…
4
Александр Павлович перевёл дух, взглянул в окно, задумался.
За окном проплывал опушенный серебром лес, густо синели сумеречные тени, и красное, озябшее солнце, прячась в густых кронах заснеженных сосен, все пыталось угнаться за поездом.
Мне не терпелось узнать, что же было дальше, но я не торопил его – откровенность, как известно, по просьбе не получается.
– Ладно, хватит о прошлом, тем более о таком печальном. Теперь о настоящем, – приободрился он. – Работаю завотделом в районной газете – скоро выйду на пенсию. Недавно похоронил маму… Все молила Бога, чтобы дожить до той поры, когда я издам свою книжку. И дождалась. Пожалуй, ничему она так не радовалась в жизни, как моим творческим успехам. Во время болезни хранила сборник под подушкой, доставала и читала, хотя все стихи знала наизусть.
– Судя по всему, отец умер раньше? – осторожно спросил я.
– Да, отец умер несколько лет назад и перед смертью сказал маме: «Я знаю, что никакой твоей вины в том не было. Но я так любил тебя, что если бы она и была, я бы всё равно простил. И Сашу полюбил как родного, потому что в нем частица тебя…»
– Прости, я хочу спросить тебя…
– Знаю ли я что-либо о судьбе Карла Зиберта? – прервал меня Ольховский. – Недавно, уже после смерти матери, я узнал через интернет, что некий Карл Зиберт, участник Второй мировой войны, проживающий в небольшом немецком городе Бреслау, разыскивает в России Ульяну Семеновну Ольховскую, которой завещает солидное состояние.
– Ты ответил ему?
– Нет. И мама поступила бы точно так же. Я знать его не желаю. У меня был один отец – Павел Иванович Ольховский.
На вечернем перроне мы расставались тепло. Фиолетовые лучи уличных фонарей высвечивали поток белых хлопьев. Мягкий обильный свежий снег ложился под ноги. Вокруг суетились люди. Громко разговаривали, изредка смеялись.
На прощание Александр Павлович сказал:
– Как бы ни сложилась дальше жизнь, я до конца дней не перестану писать. Я твердо знаю одно: если вдруг мир вокруг начнёт рушиться, земля станет уплывать из-под ног, друзья перестанут понимать, а родные, не дай бог, отвернутся, творчество удержит на плаву, спасёт.