У старца Андрея
(отрывок из книги «Русин из Корсуни»)
В Западной Таврии уже несколько десятилетий стоял прочный мир, плодами которого пользовался, в первую очередь, простой люд. Горные готы поставляли в неприступный Херсонес (называемый византийцами Херсоном) дерево для строительства домов и кораблей, мясо и шкуры убитых диких лесных животных, меняя свой товар на изделия городских гончаров, кузнецов и ювелиров; хазары везли сюда тюки шерсти, моряки.
Юго-восточной Таврии повезло меньше: Сугдея, например, опираясь на военную мощь Херсона, из-за своей слабой укреплённости постоянно испытывала угрозу нападения готов, а теперь ещё в степях полуострова появились угры-мадьяры…
Эта напряжённость была очень далека от Херсона и его округи, мирной жизни здесь ничто не угрожало. В другом бы месте Идар и Захариас обязательно взяли с собой для безопасности путешествия несколько слуг, но здесь ограничились лишь тёмными суковатыми посохами, да небольшими ножами за поясом. Молодая зелень травы, цветущий кустарник слева и снизу у самого берега бухты, цветочные разноцветные поляны, пение птиц – всё настраивало на весёлый, беззаботный лад, идти было легко, радостно.
— Так бы и прошёл всю землю! – щурясь от прямых лучей низкого солнца, сказал Идар.
— Согласен… Только если долго идти – впереди нас ждет Хазария… А там мы уже были, — заметил Захариас.
— Были, ты прав. Туда не хочу. Эх, перелететь бы эту Хазарию птицей…
— А дальше – что?
— Что будет.
Засмеялся самаритянин:
— Думай о встрече. Пустых слов старец Андрей не любит.
— Не могу, Захар! Как красиво здесь! И дышится легко! У нас весной тоже хорошо пахнет, но не так, здесь по-другому… На берегах Десны в эту пору землёй-кормилицей пахнет, а тут…
Он вдохнул полной грудью:
— Мёдом трав и… морем!
Засмеялись оба. Идар затянул плавную, тихую песню о юной девушке-красавице, идущей на свидание с любимым, которую очень давно слышал от своей матери.
«Оживает душа Идара… Как хорошо!» — думал Захариас и улыбался, прислушиваясь к словам песни.
Дорога пошла вниз, бухта осталась позади. Справа был отвесный склон возвышенности, с которой путники только что спустились. А слева, внизу, приближаясь к дороге, петляла полноводная речка, то там, то здесь показывая свою тёмную воду из-за густого, сплетённого ветвями кустарника.
Вскоре Идар и Захариас оказались у брода через реку. Им пользовались постоянно, о чём свидетельствовала широкая тропинка, ведущая прямо к воде.
— Разуваемся, и – вперёд! – скомандовал Захариас.
…Теперь пришлось пользоваться посохом как щупом, песчаное дно с большими частыми валунами заставляло ногами постоянно искать более надежную опору для тела. Хотя уровень воды поднимался здесь чуть выше колен, однако её напор был такой, что почти валил с ног.
Перейдя речку, путники опять пошли вдоль берега, теперь скалы были слева.
— Уже скоро, — пояснил Захариас. – В этих горах и находятся кельи монастыря. Одна из пещер – жильё Андрея.
…Старца искать не пришлось: он встретил их прямо на тропе, ведущей к монастырю.
Самаритянину был знаком этот угрюмый отшельник. Не впервые видел его орлиный, крючком нос, узкие щелки глаз, едва проглядывающие из-под низко опущенного на лоб капюшона чёрного плаща, впалые щёки, длинную, ставшую совсем седой бороду, крупные руки, крепко держащие такой же, как у них, большой чёрный посох.
— Приветствую тебя, старец Андрей! Я – самаритянин Захариас, что был у тебя в прошлом году, — еврей поклонился монаху. – Со мной…
Старик прервал речь пришедшего быстрым взмахом руки, неожиданно подал записку, сделанную на клочке пергамента, Идару.
Славянин принял её, развернул и, увидя знакомые греческие буквы, прочитал вслух:
— Ты кто?
Поклонился Андрею:
— Приветствую тебя, старец. Желаю здравия на многие годы… Я – словенин Идар, волею судьбы заброшенный в Херсон. Живу в нём с женой и её матерью, Захар – друг мой…
Суровый лик старца посетило лёгкое подобие улыбки.
— Приветствую словенина в скромной нашей обители… И тебя, лентяя, приветствую. Ну что ж, идёмте, присядем вон на том небольшом валуне, там удобно…
Идар удивленно взглянул на Захариаса. Почему его так встретил монах?
Самаритянин смутился, низко опустил голову.
Втроем они подошли к крупному камню-известняку, первым присел старец, жестом попросил пришедших присоединиться к нему.
— Говорите, зачем пришли, — тихо пробормотал Андрей, чертя посохом на земле какие-то знаки.
Захариас начал первым:
— У Идара недавно погиб брат, сейчас, приняв христианство, он находится на распутье: не знает, где дальше жить, что делать, чем заниматься.
Монах прервал его:
— У словенина есть язык, пусть сам говорит.
И вопросительно взглянул на Идара.
Тот от неожиданно сухого приёма, что оказал им мрачный чёрный монах в этот солнечный весенний день, слегка закашлялся, потом молвил:
— Дело осталось одно у моего брата… Не успел даже начать его… Погиб в бою. Хотел он словенской речью Евангелие написать… Может, мне попробовать?
— Евангелие и Псалтырь, — почему-то сказал, словно задумавшись о чем-то, старец.
Помолчав, добавил:
— Уже пишут некоторые словене слова свои греческими знаками… Слышал о том.
Помолчав опять немного, наклонился низко, поднял с земли небольшой камешек, протянул Идару:
— Возьми.
Идар взял, повертел его в руках, осматривая со всех сторон, подумал: «Чудит старик. Может, ум покинул его?»
— Ты думаешь, это камень? А я этим питаюсь. Веришь ли мне? – спросил Андрей.
Идар отрицательно покачал головою:
— Нет, не верю.
— Почему?
— Камни только куры глотают… И то совсем маленькие… Человек камни не ест.
— Чем докажешь мне, что это камень? – не унимался старик.
— Да что ж у меня, глаз нет? Я же вижу: он твёрдый, не вкусный, это ни мясо птицы, ни капуста, ни морковь. Это не едят!
— «Твердый, не вкусный», — повторил Андрей. И, словно издеваясь над пришедшими, спросил:
— А запах у него есть? Он пахнет чем-нибудь?
Идар невольно приблизил камень к носу:
— Ничем он не пахнет! Нет у него запаха! Немного – запах пыли есть.
Андрей застучал посохом по земле, стирая только что нарисованные знаки, заговорил глухо, словно для себя, а не для путников, пришедших к нему:
— Два лентяя у меня сегодня… Ишь ты, словенин знает, что камни не едят…
Затем громче:
— А если знаешь слова греческие, на письме изложенные, если сам читать умеешь Священное Писание, почему не можешь на своём языке изложить его? Лень?
Идар удивился такому ходу мысли старца. Возразил:
— Почему – «лень»? Я не уверен – получится ли у меня…
— А ты пробовал? Ты уже начал своё дело, чтобы сомневаться? Напиши, покажи мудрецам великим, если сам не сможешь оценить свою работу… А то, не начавши дело, уже сомневаешься… Так только лентяи поступают… Вот друг твой – лентяй. Приходил ко мне год назад, книги взял… Изложил ли на своём самаритянском языке, как ты сам этого хотел?
— Некогда мне, извини, Андрей…
— Нечего мне тебя извинять! Ты мне ничего не должен! А о себе ты подумал, о душе своей? Что Богу скажешь в день последнего суда? Что некогда тебе было, да? Истину, истину искать надо, а не ко мне ходить! Одному некогда, другой сомневается, ещё работу не начав… Лентяи!
Старец в сердцах сплюнул, заводил посохом по земле, искоса взглянул на Идара:
— Понимаю, книги тебе твой друг не даст, они ему самому нужны, может, сподобится когда-нибудь за труд приняться… Обожди немного, сейчас я…
Он поднялся, пошёл к своей пещере.
Друзья сидели молча, обдумывая сказанное старцем.
Скоро он вернулся, держа в руках книги:
— Это от Матфея… Это от Луки… И это… И это… Все четыре. Держи. Не бери пример со своего друга, не тяни, берись за богоугодное дело. Раз есть стремление, есть мечта, обдуманная ещё с братом, — нечего сомневаться…
Идар низко поклонился:
— Благослови, старец, на дело великое…
Андрей перекрестил сначала Идара, потом Захариаса:
— И тебя благословляю… Хоть и лентяй ты великий, а знаю: создашь и ты свой перевод… Бог примет твой труд. Ну, есть ещё что ко мне?
— Вечно будем помнить тебя за дар чудесный – книги сии… — вновь поклонился монаху Идар.
— Не дар то… Я лишь подсказываю вам путь к истинной цели. Следовать ли этим путём – решайте сами. Ступайте. Дни нашей жизни отмерены Всевышним, даже один прожитый впустую – грех великий… А я не советчик вам в вашем деле. Ни словенского, ни самаритянского языка не знаю… Ну, что ещё?
Захариас и Идар кланялись, но не уходили. Именно поэтому задал свой вопрос Андрей. Идар, смущаясь, произнес:
— Прости за глупый вопрос… Слух о тебе идёт, что можешь лечить людей от болезней разных… Снимать порчу с людей… Наверно, наложила проклятие на мою жену ведьма из родного её села: не может никак ребенка зачать…
— Что?! – удивлённо откинулся назад монах, капюшон упал ему на плечи, гости увидели его седую, с сильными залысинами, голову.
— О чём думаете?! Я им о Священном Писании толкую, а они мне? Нехристи! Вон отсюда! Нет никакого проклятия, недоумки! А я вот вас!
И огрел бы старец гостей своим сучковатым посохом, если бы те не поспешили прочь от входа в пещеру Андрея, от него самого, потрясающего чёрной ветвью, как дубиной.
…Брод через речку переходили молча. Лишь поднявшись на возвышенность, и вновь увидев морской залив, начали задавать друг другу вопросы. Идар:
— Ты что-то обещал Андрею перевести на свой язык?
— Как ты сейчас, год назад я спрашивал его, нужно ли делать ещё один перевод Ветхого и Нового Завета, если вижу в нём неточности. Он дал мне древний греческий текст, благословил на труд. Я начал было, а потом хлопоты по устройству ювелирной мастерской отвлекли меня…
— Кто его предупредил, что мы придём сегодня?
— Почему ты думаешь, что он знал о нашем приходе?
— Записка его… Андрей нашу встречу начал с записки, когда мы ему и слова сказать не успели…
— Не знаю, как истолковать это…
Помолчав немного, Захариас, улыбнувшись, сказал:
— Не кручинься. Сказал он: «Нет никакого проклятия…» Помнишь?
— Помню. И добавил: «Недоумки»…
— Ну, это так, для острастки… Надейся на лучшее. Сходите вдвоём с Загоркой в Храм Божий, помолитесь… Книги не тяжелы? От полученной раны ты ещё не совсем оправился, дай мне, я понесу: мы только в середине пути.
Идар нахмурился:
— Мне работать, мне и нести. …В середине, говоришь?
Вздохнул тяжело:
— Прав старец: мы только в самом начале пути…
[1] Сюмболон-лимне (греч.) – «Бухта символов», ныне Балаклава.